— …За сколько!.. — не поверил я своим ушам.

— Знаю, это кажется огромной суммой. Но, Гарольд, выигрыш будет в пять раз выше. В пять раз!

— Но это все наши средства. Все, что нам удалось скопить. И скольких трудов нам это стоило… А вдруг мы проиграем? Проиграем все?

— Не волнуйся, не проиграем. В том-то вся и прелесть. Если бы мы поставили все деньги на кон в одиночной ставке, как поступают лохи в большинстве своем, риск был бы действительно велик. Но мы с Криспином разработали куда более хитрую схему. И она безупречна — взгляни. — Он протянул мне листок писчей бумаги, покрытый вычислениями и математическими формулами, слишком мудреными для меня, как и для любого среднеобразованного человека.

— Но если эта схема работает, — возразил я, — почему ею никто не пользуется?

— Потому что им не хватает мозгов, чтобы придумать такое.

— То есть ты утверждаешь, что нашел способ делать деньги из ничего? Из воздуха?

Забирая у меня расчеты, Роджер гордо и загадочно улыбался:

— Я уже говорил тебе, Гарольд, ты слишком привязан к земле. Тебе недостает духовности, восполни этот пробел. Не превращайся в тех простых смертных, что населяют материальный мир. Мир, где люди тратят жизнь на то, чтобы производить, а потом покупать, продавать, использовать и потреблять. Этот предметный мир годится лишь для плебеев, но не для нас с тобой. Мы выше этого. Мы — алхимики.

Стыдно признаваться, но, когда Роджер начинал изъясняться подобным образом, я совершенно не мог устоять, хотя и понимал, что мною манипулируют. Однако согласие на передачу Криспину всех наших сбережений (и кое-каких денег сверху) в обмен на обещание продать нам квитки, которые якобы стопроцентно принесут нам через несколько дней целое состояние, — это согласие я дал с болью в сердце и ощущением страшной тяжести в желудке.

— Ты позвонишь в воскресенье? — спросил я. — Расскажешь, как все прошло… впрочем, о чем я. Конечно, позвонишь.

— Звонить? Еще чего? Ты ведь будешь со мной.

— Я собирался навестить родителей. Ведь сейчас пасхальная неделя.

— Что за ерунда? — Роджер нетерпеливо взмахнул рукой. — Неужели ты так ничему и не научился? Неужели в минуту опасности тебе всегда необходимо прятаться за спиной тупых буржуа с их христианскими ценностями, которые родители с детства вбивали тебе в голову? Христианские празднества — пустая фальшивка. Бледная тень подлинной религии. В выходные ты едешь со мной, дабы узнать наконец, что такое настоящая Пасха.

— Еду с тобой? Куда?

— В Стоунхендж, разумеется. Выдвигаемся в субботу ночью. Нам надо добраться туда к рассвету — к началу церемонии.

И словно слабоумному ребенку, он принялся подробно объяснять, что христианская байка о воскрешении Господа Иисуса Христа — всего лишь извращенная переделка более древних и более глубинных мифов, связанных с восходом солнца в день, который следует сразу за весенним равноденствием. И даже названия праздника, английское Easter и немецкое Ostern, происходят от Eostur или Ostar — так северные племена называли пору восходящего солнца, тот период в году, когда возрождается природа и обновляется жизнь.

— И мы с тобой, Гарольд, тоже люди севера, а значит, непременно должны быть в Стоунхендже. Приходи ко мне в субботу вечером, перекусим на дорожку, а потом, около двух часов, мои друзья приедут за нами на машине. Времени у нас будет предостаточно.

— Друзья? — спросил я. — Какие друзья?

— Ну, кое-кто из моих знакомых, — туманно ответил Роджер. Он строго следил за тем, чтобы различные сферы его жизни не смешивались между собой, и, если он намеревался представить меня своим приятелям-язычникам, я понимал, что должен рассматривать это как особую привилегию.

— Имей в виду, — сказал Роджер на прощанье, — бог Солнца имеет мужскую природу. То бишь мы восславим дух истинного мужчины, воплощение мужественности. И мне, — добавил он с провокационным огоньком в глазах, — будет крайне не хватать тебя, если ты решишь не ехать.

Я ответил, что подумаю. Роджер оставил меня в состоянии неподдельной растерянности.

Теперь, почти тридцать лет спустя, моя слепая преданность Роджеру Анстрасеру, преклонение перед этим заносчивым малым, норовившим подчинять себе окружающих, мне и самому кажется непостижимой. Но не забывай, читатель — кем бы ты ни был, хотя ума не приложу, кто это прочтет, — тогда я, желторотый юнец, страдающий от неуверенности в себе, оказался один в большом, неприютном городе, и в Роджере я обрел человека, который — как бы поточнее выразиться? — подтвердил некоторые мои соображения на свой счет. То, что я всегда подозревал и даже знал где-то глубоко в душе, но боялся (трусил, как сказал бы Роджер) признать. Я пребывал тогда в том чувствительном возрасте, когда жаждут распутывать тайны жизни. Сперва я думал, что найду ответы в поэзии, но Роджер открыл передо мной иной и куда более заманчивый мир — мир теней, знамений, символов, головоломок и совпадений. Например, было ли совпадением то, что наши планы завершались плодотворной победой в канун праздника Восхода солнца, если точно так же назывался паб, где мы познакомились и где разворачивались наиболее значительные из наших бесед? Вопросы такого рода не давали покоя моему юному впечатлительному уму и внушали ощущение, что я стою на пороге какого-то открытия, внезапного прорыва, который разрешит все трудности и освободит меня от цепей, не позволявших жить и дышать полной грудью.

По этим причинам — по причинам, которые могут показаться неубедительными и даже вздорными критично настроенному читателю (прости меня, Макс, если это ты!), — я решил не ехать на выходные к родителям. В тот субботний вечер я покинул мою комнату, чтобы пуститься в долгую пешую прогулку от Хайгейта до Ноттинг-Хилла, где Роджер снимал крошечную квартирку в старом обрушающемся доме.

Когда я появился, Роджер сидел за письменным столом. Я сразу понял: случилось что-то плохое. Лицо моего друга было мертвенно бледным, руки дрожали; в свирепой сосредоточенности, сгорбившись над столом, он перебирал бумажки, испещренные цифрами, добавляя карандашом новые подсчеты. На меня он едва взглянул.

— Что происходит? — спросил я.

— Не мешай, — резко ответил он и принялся еще более лихорадочно царапать на бумаге какие-то цифры, диктуя себе полушепотом.

— Роджер, — не унимался я, — ты жутко выглядишь. В чем… — Конечно, я уже знал, в чем дело. Я вдруг почувствовал слабость и тяжело опустился на кровать, стоявшую в углу комнаты. — Только не говори, что это связано со скачками. Все пошло не так?

— Совсем не так. — Голос Роджера дрогнул. Смяв листок, он отбросил его в сторону и начал писать на следующем. — Абсолютно не так.

— И… что это значит?

— Значит? Что это значит? — Он с бешенством воззрился на меня. — А то, что мы все потеряли. И в понедельник утром я должен отдать Криспину кучу денег.

— Но… но ты же говорил, что такое невозможно.