грозил зарубить. В этот день за обедом совершенно трезвый лесник кинулся на пасынка с кулаками, а тот выскочил из-за стола, сорвал со стены ружье и выстрелил из обоих стволов. Варвара Михайловна не могла не заметить, что Молостов не принял душой Васятку. Мальчик же вообще явно чуждался его, часто вспоминал отца, особенно когда видел проезжающий газик.

— Павел мне в деревню письмо прислал.

Она принесла из передней дамскую сумочку, достала серый конверт, протянула мужу. Андрей Ильич лишь покосился на конверт, но не взял его. Он сидел, не меняя позы, долго молчал, наконец глухо спросил:

— Значит, это… произошло случайно?

— Что «это»? — вырвалось у нее.

В зрачках его блеснул бешеный огонек, две резкие складки залегли над переносицей. Вероятно, желая взять себя в руки, Андрей Ильич опустил голову, и Варвара Михайловна впервые заметила, что у него на лбу сильно поредели волосы. Это почему-то вызвало у нее большой прилив жалости, захотелось поцеловать мужа именно в лысеющее место, но она не посмела.

— Ах ты, глупенький, — засмеялась Варвара Михайловна и тут же отметила, что и смех у нее фальшивый, и она сама себе противна. — Что ты тут один навыдумывал? Мы не были тем, ну, что называют любовной парой. Постоянно… — У Варвары Михайловны недостало решимости рассказать о прощальном свидании в лесу, и все же она еле слышно добавила: — Хотя это оказалось случайностью.

Он ни разу не перебил объяснения жены. Выслушав, глухо сказал:

— Как тяжело.

Варвара Михайловна не отозвалась, и в комнате наступила гнетущая тишина. На стене в резном кленовом ящике тикали стенные часы, отбивая пульс времени. За открытым окном густое августовское небо прорезал розовый хвостатый свет упавшей звезды. Из палисадника невнятно пахло увядающими левкоями, табаком, свежестью летней прохладной и уже немного сырой ночи. Засыпавший город был освещен редкими огнями, где-то на соседней улице неожиданно родились звуки мандолины, мужской смех и затихли: видимо, кто-то прошел.

Андрей Ильич взял, почти вырвал из руки жены письмо, долго читал, словно хотел проникнуть в смысл, заключенный между строчками.

— Ты говоришь, ничего страшного не произошло, — начал он, сделав такое движение шеей, словно ему что-то мешало говорить. — У вас была «сухая любовь», как назвали на трассе. Да разве это не страшно? Ведь брак, в первую очередь, — духовный союз, и ты его растоптала. Значит, от нашей былой любви ничего не осталось? Впрочем, может, по-твоему, любовь — все новенькое, красивое? Увидела на витрине ювелирного магазина золотой браслет — ах, понравился, дай мне, а старый я выброшу! Да? Увидела красивого мужчину — и раскрывай объятия? Как же, новизна ощущений.

Обида, чувство ревности, оскорбленного самолюбия вдруг овладели Андреем Ильичом, Казалось, сейчас бы ему и успокоиться, взять себя, как всегда, в руки, но слишком много у него накипело за эти месяцы на сердце.

— Ну, хорошо. Предположим, разочаровалась во мне, пресытилась. Полюбила другого человека. А Васятка? Забыла? Брак-то создается именно для детей. Если бы не дети, то зачем регистрировать союз мужчины и женщины перед лицом общества? Жили бы как обычные любовники, а надоело — расставались. Спросила ты сына, заменит ли ему посторонний человек отца? Разве он не равноправен с нами, хоть и маленький? А что, если бы наш Васятка, славный чистый Васятка впоследствии посчитал бы себя обиженным, сошелся с уличными ребятами и закончил скамьей подсудимых? Разве, так не бывает? Сейчас принудительных браков нет, и девушкам и парням еще до свадьбы следует подумать, сумеют ли они воспитывать своих ребят. Достаточно ли глубокое чувство их связывает? Только так проверив себя, люди должны создавать семью. Вот это будет  п о д л и н н о й  любовью. Или у тебя другая точка зрения?

Вновь, не дождавшись ответа, Андрей Ильич замолчал. Глаза жены блестели тускло, как у больного человека. Варвара Михайловна сидела, безвольно опустив руки, лицо у нее от зеленого абажура казалось совсем бескровным, веки были полузакрыты, и во всей фигуре чувствовалось что-то сломанное, потухшее. То ли она словно одеревенела, то ли очень устала и засыпала сидя.

— Что ж ты молчишь? — спросил Андрей Ильич с некоторой тревогой.

— А?

— Ты… что с тобой?

— Сейчас, сейчас.

Она очнулась и с большим усилием приподняла веки. Зрачок у нее был маленький-маленький. Андрей Ильич быстро и нежно взял руку жены и поцеловал. Варвара Михайловна по-прежнему не шевельнулась. Он еще раз горячо поцеловал ее руку. Из глаз молодой женщины медленно выкатилась крупная слеза и поползла по щеке. Андрей Ильич опустился к ногам жены, уткнулся лицом в ее колени, и она слабо погладила его по редеющим волосам на макушке. Ему стало бесконечно приятно.

— А разве, Андрей, это не любовь? — тихо, чуть слышно сказала она. — То, что я с вами.

— Я очень был расстроен и думал только о себе, о сыне.

— С кем не бывают испытания? — тем же негромким голосом продолжала она. — С одним в работе, с другим в честности, а вот со мной… Мы с тобой полюбили друг друга, у нас создалась семья, но могло же и этому наступить испытание? Даже в самую хорошую погоду выпадает дождь… слепой дождь. Помнишь, брызнул, когда ты Васятку мне в лагерь привез? Вот и у меня. И счастлива была, и тебя любила, а вдруг нашла тучка. Но, видишь, погода не переменилась. — И она оглядела квартиру, как бы говоря: «Все осталось прежним».

Он указал пальцем на огурцы, пробормотал:

— Видишь эти коричневые пятнышки на шкурке? Следы слепого дождя. Гнить начали.

— И все-таки огурцы уцелели? Конечно, я виновата. Очень виновата. Ты ведь всегда прав… — Голос Варвары Михайловны слегка дрогнул при воспоминании о старых нерешенных спорах. — Думаешь, мне было легко встретить в жизни второго мужчину и перебороть любовь? Меня не квартира удержала, не твоя персональная машина, — вы с Васяткой, семья. Не все же человеческие характеры одинаковы? Ну, я легкомысленнее тебя, что с этим поделаю? Что, скажи? Ты опытнее, смотрел бы раньше, если тебе не подхожу. Грязная, да? Какая есть. Ты свободен, можешь найти более достойную.

— Я был неправ, Варенька. — Камынин виновато, нежно стал гладить руку жены. Ужас, ужас! Что он наделал? Не удержался от мстительных упреков, идиотских рацей. Неужели мы и в трагические моменты не застрахованы от глупостей? Андрей Ильич уже не раз замечал: человек терпит невероятные трудности, неудачи, срывы — и не пикнет, лишь бы выдюжить. А добьется, — казалось, только бы радоваться, ан сдает, срывается.

— Вот ты говоришь, за красотой я гоняюсь, — не слушая его, продолжала Варвара Михайловна. — Как не стыдно? С твоим тактом, чутьем и это говорить. Помнишь, ревизор из Москвы