г-на Гурджиева, когда они болели, но ни у кого не было денег на чаевые. Однако, когда появился Орейдж с несколькими журналистами и фотографом, он быстро решил эту проблему.

Фотограф сделал снимки г-на Гурджиева, включая фото, где он приветствует Америку, держа в руке каракулевую шапку. Это фото прекрасно передаёт глубокое внутреннее выражение лица г-на Гурджиева. Я особенно люблю другое его фото, снятое в Ольгинке на Кавказе, где он сидит со своими собаками и кошкой. Очень чётко показана вся его доброта и нежность, особенно к животным. Мы очень часто видели его таким в те давно минувшие времена…

Когда все формальности с высадкой были закончены, Орейдж отвёл г-на Гурджиева и нас с женой в отель «Ансония». Друзья Орейджа проводили остальных учеников, вместе с мадам Островской, присматривающей за ними, в другой отель. Устроившись в наших комнатах, моя жена взяла телефонную книгу и быстро нашла номер своего брата. Сначала он не поверил, что его сестра говорит с ним из Нью-Йорка. Конечно же, это снова была неожиданная радость.

Орейдж привёл американского журналиста на встречу с г-ном Гурджиевым, и все мы обедали вместе с ними в очень дорогом ресторане отеля. У ростбифа был странный синеватый оттенок. Он однозначно был из замороженного мяса, и г-н Гурджиев отказался есть. Впоследствии мы всегда покупали куриц и мясо у еврейских мясников, потому что они не замораживали мясо.

Когда г-н Гурджиев оплачивал счёт, он достал очень красивый кожаный бумажник. Журналист с восхищением рассматривал его разноцветный восточный узор, и спросил, откуда он. Г-н Гурджиев спросил: «Вам он нравится?» «О, конечно!» – был ответ. Тогда г-н Гурджиев вынул свои деньги и документы и передал бумажник журналисту, объяснив, что на Востоке, если гость выражает своё восхищение чем-то в доме хозяина, хозяин всегда дарит эту вещь гостю. Журналист был ошеломлён.

На следующий день встал вопрос об определении места и даты нашего выступления, и сразу же начались трудности, потому что все театры были заняты. Ученикам нужно было репетировать, иногда по два раза в день, но где это делать? Не было ни свободных частных залов, ни танцевальных студий. Наконец мы нашли подходящий и недорогой зал, именуемый «Лесли Холл», с восточной стороны Бродвея, недалеко от отеля, где остановились ученики. Это было удлинённое двухэтажное здание. На каждом этаже был зал во всю длину, но на первом этаже была только маленькая сцена и комната для собраний, которая нам не подходила. На верхнем этаже было много места, но не было сцены, с которой были бы видны движения. Поэтому г-ну Гурджиеву нужно было быстро построить сцену с помощью учеников под руководством г-на де Зальцмана. Украшение сцены также поручили ему.

Возможно, у нас могли бы быть и лучшие условия, потому что московский Художественный театр именно сейчас был в Нью-Йорке на гастролях, артисты и руководитель хорошо меня знали, я писал для них музыку во время нашей жизни в Тифлисе. Г-н Гурджиев всё это знал, но по тем или иным причинам не хотел сменить «Лесли Холл» на что-то другое.

Была назначена дата нашей первой демонстрации в Нью-Йорке. Перенесли фортепиано с первого этажа. За два дня до выступления меня вызвал г-н Гурджиев и сказал: «Не могли бы вы аранжировать музыку для оркестра из пяти музыкантов?» Конечно же, это нужно было сделать. После выступления в театре на Елисейских полях, хотя даже там, в оркестре у нас было только тридцать пять музыкантов, это звучало очень жалко. По правде сказать, такой «оркестр» был не нужен вообще, вполне хватило бы фортепиано.

На репетиции во второй половине дня у нас было пять хороших русских музыкантов, с которыми г-н Гурджиев мог общаться. В середине репетиции он хотел особо заинтересовать их. Поэтому он приказал всем ученикам пойти в дальний конец зала, попросил музыкантов выбрать слово и прошептать ему. Потом он попросил их играть фокстрот, сам взял бубен у ударника и начал очень искусно набивать интересный ритм. Через минуту или две ученики быстро произнесли слово с другого конца зала. Музыканты были поражены.

Фактически, скрипка, виолончель, контрабас, кларнет и ударные вместе играли прекрасно. После того, как всё прошло, было очень приятно услышать от виолончелиста Букиника, прибывшего из Москвы и являющегося экспертом в восточной музыке, что вся музыка ему очень понравилась, особенно мелодия, которую мы назвали «Гусыня».

Вечером на демонстрации зал был заполнен изысканно одетыми американцами. Там были журналисты и писатели, приглашённые Орейджем. Пришёл даже знаменитый дирижёр Вальтер Дамрош. Была показана полная программа с Елисейских полей. В конце этого очень длинного представления, когда публика начала расходиться, я захотел поговорить с некоторыми из зрителей. Но не смог, потому что г-н Гурджиев сказал мне играть музыку для «Падения жрицы», а ученикам велел представить его, но не на сцене, а в зале; выступление продолжалось, пока не разошлись все зрители. Это испортило мне вечер, и я так и не понял, зачем это было сделано.

Мы дали только одно представление в «Лесли Холле». Потом нам нужно было разобрать сцену. Так вышло, что вскоре после нашего отъезда из Нью-Йорка здание снесли, и на его месте появился небоскрёб. Но на то время судьба предоставила его нам.

Позже у нас было несколько выступлений в Neighborhood Playhouse на Гранд-стрит. Сёстры Льюисон, основавшие этот театр, были покровителями экспериментального искусства и бесплатно предоставили г-ну Гурджиеву пространство. В том же театре группа любителей репетировала оперу Прокофьева «Игрок». Также там был один вечер, посвящённый американским индейцам и их музыке. Г-н Гурджиев специально послал меня понаблюдать, послушать и записать их мелодии. Эти записи у меня есть до сих пор.

Шло время, на наши выступления приходило всё меньше и меньше людей, и нам не на что было надеяться. Наш пищевой рацион уменьшался день ото дня. Мадам Островской приходилось быть особенно изобретательной, чтобы накормить всех нас дёшево, вкусно и удовлетворительно. Особенно я помню кисель, который она делала. Такого киселя я не ел с тех пор, как болел тифом, хотя где она брала нужную для него клюкву, я не догадываюсь.

Наконец г-н Гурджиев решил, что нет другого выхода, как повторить то же, что было уже сделано в Сочи в 1918 году после перехода через горы. Он сказал нам, что у него больше нет денег, и теперь мы сами отвечаем за свою жизнь. Каждому теперь нужно было идти искать работу. Мы все решили утром пойти в агентство по трудоустройству, перечислить наши профессии,