— Я тебя слышу, Росс Робардс, — хрипит Би. Перед глазами, затуманивая зрение, мелькают силуэты стервятников. Они ждут, когда он умрет, чтобы поковыряться в его кишках. Би щурится от резкого света и узнает «Миграцию». Мобиль снова поворачивается, и в голове у Би происходит слепящий взрыв. Он опускает глаза, чтобы предотвратить то, что впоследствии станет первой из его многочисленных мигреней. Что-то где-то тихо дребезжит. Ему не нужно напрягаться, чтобы понять, что это фонтан у него за спиной. Он даже мысленно представляет желтую ленту с надписью «На реконструкции», огораживающую его, словно место преступления, и блудливые меловые контуры тел Эммы и Эктора, давно смытые.

И снова начинают кружить стервятники «Миграции».

[Др-р-р]

Росс Робардс делает глубокий вдох. Спокойное, умиротворяющее дыхание дзен. Пахнет застойным воздухом туннеля. Пахнет, как на другом конце света. Как три музыкальных поколения назад. Как волосы девочки по имени Мия. Как его старая мастерская с крошащимся кирпичом, двойным сердцем, навсегда повернувшимся спиной к солнцу, и подарком стажера…

— Роберт Беллио, — произносит Росс Робардс.

Би поворачивается к нему. Щурясь сквозь тени «Миграции».

— Роберт Б. Беллио, — говорит Робардс. — Это был ты. Ты оставил мне то зеркало. С водопадом.

Би хмыкает. (Да. Нет. Может быть.)

— Я обязан тебе всем.

Би хмыкает. (Надеюсь, тебе понравилось.)

Росс Робардс откашливается.

— Извини за торговый центр, — говорит Би. — Хе. — Что?

— За торговый центр. Хе. — Это нервный смех. — Хе. Хе. Хе.

— Это был ты! Тот снайпер! И эта женщина. Они больно бьют, как сукины дети. Эти шарики для пейнтбола. Чертовски больно.

Би хмыкает. (Приношу извинения. Погорячился.)

Росс Робардс кивает.

— Кресло, верно? Та твоя подруга. Это она сделала кресло.

Би хмыкает. (Мы оба. Вроде того.)

— Ты и на того парня, который себя поджег, тоже набросился.

Би смотрит на Робардса. «Миграция» отбрасывает тень на половину его лица.

— Я пытался его остановить, — объясняет Би. — Мне нужно было узнать.

— Узнать что?

— Что делать.

— Он тебе сказал?

Би хмыкает. (Да. Нет. Сказал, но по-русски.) Шаги в коридоре.

Би хмыкает. (Прости, что я испортил специальный выпуск твоей программы.) Он смотрит куда-то вдаль. В прошлое. В космос.

Росс Робардс узнает этот взгляд. Он знает, что Кувалда умерла в том проулке. Его водитель позвонил ему на новый мобильный и сообщил. Росс надеялся, что это звонит Мия. Чтобы проверить, как он. Но она ушла. Она выжила. Как и он. Как сидящий рядом Би. Росс Робардс узнает апокалиптическую сверхновую вины и терзания во взгляде Би. Он хочет обнять Би. Прижать его к груди и сказать ему: «Ты не одинок, солдат».

[Др-р-р]

Сверхновая тускнеет до белизны больничного покоя, и взгляд Би сосредоточивается. Сосредоточивается на столе. На столе, который можно купить в хозяйственном магазине за двадцатку. На столе, который можно сложить одним пинком. Затем он замечает предметы, лежащие на столе.

— Мер… — вырывается у Би. Во рту у него внезапно так пересыхает, что он не может отодрать язык от нёба, чтобы произнести: «Мерзость».

На столе, словно являющем собой детскую версию нацистской камеры пыток, лежат несколько инструментов, предназначенных для причинения боли, религиозного обращения и материнских криков. Сердце Би учащенно бьется, от живота к паху и обратно проскакивает разряд.

— Чтоб тебя, — бормочет Би.

[Др-р-р]

У Росса Робардса просыпаются армейские инстинкты. Би широко распахивает глаза, и Росс Робардс понимает, что Би понимает, что ситуация — полный абзац, помимо очевидной привязки к постмодернистскому смыслу кресел. Но он не может понять значения того, что видит Би. На столе, стоящем всего в нескольких шагах от них, аккуратным стопками сложены акварель, цветные карандаши «Crayola®», конструкторы «Lincoln Logs®», «LEGO®», «Tinkertoy®», клей, проволока, ножницы, пластилин «Silly Putty®», альбомы для рисования и ручки.

И стоит стакан воды.

[Др-р-р]

Входит великан (так его опишут свидетели).

— Привет. Я Большой Тим.

Росс Робардс переводит взгляд с Би на Большого Тима. Би пока не в силах оторвать взгляд от стакана с водой. Росс Робардс хотел бы испытать на Большом Тиме свой культ личности. Великан похож на человека, который легко подпадет под обаяние славного старикана. Однако Робардс достаточно умен, чтобы понимать, что Би об этой конкретной ситуации известно больше, поэтому он будет держать рот на замке, пока не представится шанс. Пять лет, проведенных в «Ханой Хилтон», научат мужчину терпению. Вот только Росс Робардс совсем потерял терпение.

— Какого дьявола тут происходит, Большой Тим?

— Ого, без этого своего хвостика вы выглядите совершенно иначе.

— Эй, Большой Тим!

— Ну?

— Что, черт возьми, происходит?

— Извините, это секрет. Не велено говорить.

Би накапливает достаточно слюны, чтобы язык наконец отлип от нёба.

— Секрет в том, — говорит Би, — что сейчас в эту дверь войдет один фуфловый критик и заставит нас выпить стакан воды из фонтана и создать нечто, что впоследствии поставит в заслугу себе. Я прав, Большой Тим?

— А ты умный.

— Не-а, но я чувствую трусов. Хе.

[Др-р-р]

— Так, значит, Большой Тим, он собирается поставить себе в заслугу оба наших шедевра, созданных под воздействием воды? — спрашивает Би. — Или один получишь ты в качестве благодарности?

Прежде чем Большой Тим успевает ответить, раздаются шаги и разговор смолкает. А затем кто-то с едва уловимым поддельным британским акцентом говорит:

— Добро пожаловать, господа, на выставку «Быть художником™-два».

И появляется Дакворт, весь в черном. Волосы, стриженные под единичку. Безукоризненные усы. Татуировка с черным флагом, подкрашенная черным маркером. Черный костюм, который любой портной за несколько часов мог бы идеально посадить на фигуру. Однако весь этот лоск сводит на нет гигантская шишка размером с гусиное яйцо в самом центре лба. Поставленная почти безобидной резиновой пулей. Помимо вышеописанного, на Дакворте латексные хирургические перчатки.

Большой Тим замечает это и переводит взгляд на собственные незащищенные руки.

— Я полагаю, вам интересно знать, что вы тут делаете, — говорит Дакворт.

— Они уже знают, — сообщает великан. Он уставился на гусиное яйцо, как будто это частично поглощенный внутриутробный близнец. (Большой Тим о таких вещах читал.)

— Что?

— Они уже знают.

— Я же просил тебя не говорить.

Тот, в кепке, все знал.

Он имел в виду Би. (Би.)

— Ты ему не говорил?

— Он уже знал. Сказал, что чувствует труса.

— Вот как? — Обращаясь к Би: — Ты так и сказал? — Да.

Дакворт поворачивается к Робардсу:

— А ты знал?

— Что ты трус? Нет. Но это не лишено смысла.

— Как продвигается пьеса, драматург? — осведомляется Би.

Глаза Дакворта сужаются, он поджимает губы.

— Я уверен, — говорит Би, — что у нее большой потенциал.

Дакворт подходит и отвешивает Би пощечину, слишком сильную для