– А зачем?

– Ты не придуривайся!

– Нет, в самом деле зачем? – требовал объяснения Савичев. – Чтобы помидоры с огурцами росли? А помидоры с огурцами зачем? Чтобы мы их съели? И во что они превратятся? Обратно в навоз! Вот тебе и всё.

– Я чувствую, тебе лишнего накодировали, – встревожилась Савичева. – Совсем чудной стал. Лежит и думает чего-то там. Прямо страшно да– же. Кузовлев из Ивановки тоже вот так начал задумываться, а потом на чердаке его нашли. С веревкой на шее. Ну, не хочешь работать, телевизор посмотри!

– Ага. Чтобы он за меня думал, что ли? Надоело! Дурят нас, понимаешь? И всю жизнь дурили! Но только сейчас до меня дошло...

И он погрузился в молчание.

Савичева долго и внимательно смотрела на него – и пошла к Нестерову. С порога заявила:

– Вы вот что, давайте раскодируйте его! Раньше – ну, выпьет день, другой, но потом нормальный человек, занимается хозяйством! А теперь совсем мозги съехали у мужика. Чего ни попроси, он одно: зачем, говорит? Лежит и, вроде того, смысл жизни ищет! Не молоденький, поздно смысл-то уже искать! Жизнь уже кончается, а ему смысл давай!

– А вдруг найдет? – с улыбкой спросил Нестеров.

– Лежа? Нет, вы не отговаривайтесь, раскодируйте, я добром прошу пока!

– Да не кодировал я его! – признался Нестеров, которому надоела эта двусмысленность.

– То есть как? Он же сам рассказывал: в гипноз впал, а потом как отшибло от всего.

– Не впадал он в гипноз, а просто задремал с похмелья. И я ему абсолютно ничего не говорил.

– А как же он?... – не понимала Татьяна.

– Самовнушение.

– А которые другие? Которых вы на расстоянии?

– С ними я тем более ничего не делал.

Савичева вдумывалась:

– Что же теперь... То есть – сказать ему, что теперь всё можно?

– Это уж ваше дело.

– То есть он сам может, что ли? – сделала главное открытие Савичева.

– Любой человек сам может, – подтвердил Нестеров. И Татьяна ушла глубоко задумавшаяся.

21

Она ушла глубоко задумавшаяся и пребывала в этом состоянии до позднего вечера.

А вечером пошел теплый тихий дождь, который становился всё сильнее и вот уже хлестал во всю мощь, небо с грохотом раскалывалось и сверкало, молния, казалось, била в молнию, одна за другой.

Савичев сидел у окна и восхищался:

– Надо же, сила какая... А вот скажи, Татьян, если бы тебе опять жизнь прожить – ты бы так же хотела?

Татьяна испугалась этого вопроса. Она подумала, что дело зашло слишком далеко и медлить больше нельзя.

– Юр, я у Нестерова была...

– Зачем?

– Он сказал, что совсем тебя и не кодировал.

– Врать-то.

– Правда, не кодировал. Так только, изобразил.

– А почему же мне пить не хочется?

– Самовнушение, он говорит.

Савичев вскочил и заходил по комнате.

– Вот зараза! – закричал он. – Так. Бутылку мне, живо!

– А может...

– Я сказал!

Татьяна поставила на стол бутылку, закуску. Не то рада, не то нет. Скорее рада: мужик нормальным стал. Конечно, может и напиться, и побуянить, но это не привыкать, с этим справиться можно, а вот когда в голове лишние извилины начинают шевелиться, как с этим справиться?

Савичев сел за стол, налил стакан, взял его. И задумался.

– Что? Опять накатывает? – испугалась Татьяна.

– Ничего не накатывает. А вот возьму – и не буду. Без всякого самовнушения.

– Почему?

– А нипочему. Не буду, и всё!

– Не хочешь?

– Хочу. Но не буду.

– Не понимаю я...

– Где тебе понять... – Савичев пересел опять к окну. – Иди сюда.

– Зачем?

– Да низачем! Просто – смотреть.

Татьяна, не зная, что и подумать, взяла табуретку, поставила рядом, села.

Савичев взял ее рукой за плечо.

Она от неожиданности отшатнулась.

– Ты чего, дурочка?

– Да так... Чего смотреть-то?

– А вот, – указал Савичев на небо, где полыхнула очередная молния. – Хорошо ведь?

Татьяна посмотрела на небо, потом на лицо мужа и вдруг до глубины души поняла, что ничего страшного не происходит, что он нормальный, а просто... Просто в самом деле – хорошо.

1

Нам тут сказали, что есть целая книга с таким названием: именно возвращение, именно блудного и именно мужа. И мы хотели уже исправить название главы, но тут стало известно, что кроме этой книги, есть еще и написанная раньше, называвшаяся так же, не говоря о какой-то юмористической поэме, автора которой никто не вспомнил. Следовательно, сделали мы вывод, название бродячее, никому лично не принадлежащее, и отказываться от него не стоит.

Нам сказали и больше: есть кино с похожим сюжетом. И опять мы испугались, и опять подоспел на выручку один эрудированный человек: до того кино, о котором речь, было точно такое же, не считая десятка похожих в некоторых чертах и сотни отдаленно напоминающих. Следовательно, сделали мы вывод, сюжет тоже бродячий.

Но что приятно при этом?

Приятно то, что, оказывается, в Анисовке могут случаться события, аналогичные тем, которые происходят в большой литературе и большом кино. Это радует. Это доказывает, что наше село не захолустье человеческого духа, оно может стать центром и даже эпицентром больших страстей, чем, в общем-то, и вызван наш пристальный интерес к Анисовке и ее жителям.

Началось всё, как полагается, в соответствующей обстановке: ветреный вечер, дождь, гроза. Довольно всё зловеще – и подготавливает к восприятию чего-то драматического и даже трагичного.

Однако трагичное часто начинается с мелкого и смешного.

В частности: геодезисты Михалыч и Гена, усталые, вернулись с очередного съемочного дня, зачеркнули квадратик в календаре, сели ужинать. Но сухая ложка рот дерет, да и продрогли. Тут как раз дождь немного поутих.

Михалыч сказал Гене:

– Сгонял бы, что ли, до магазина.

– Там местные мужики ошиваются, я видел, – хмуро сказал Гена. – Я не боюсь, но мало ли. Начнут: давай вместе выпьем, то-се.

– Ладно, вдвоем сходим.

Михалыч начал собираться, запнулся о штатив и сказал сам себе:

– Лежит как попало. Убрать бы.

– Кому оно надо? – усомнился Гена.