– Так это комиссарский часовой, – рассудил Суриков.

– Личный, что ли? Армия-то одна! То есть, получается, кино про Чапаева, а главный на самом деле – комиссар. Даже который второй после Фурманова: ты, говорит, поставь часовых. И Чапаев: ну, ладно, отдай команду.

– Ты не путай. Кто командир, тот и главный! – сообразил Суриков.

– Так оба же командуют, я о том и говорю!

Микишин тоже начал сомневаться:

– От этого у нас всегда и бардак был: непонятно, кого слушаться.

– Себя – самое верное! – сказал Суриков. Шестернев же заинтересовался вопросом всерьез:

– Между прочим, мы не про жизнь говорим, про кино. А там действительно какая-то неясность. Может, копия старая, что-то пропало?

Все задумались.

18

Все задумались. А если русский человек задумается, это никогда не обходится без последствий, причем не обязательно отрицательных.

И мы о них узнаем чуть позже, а пока вернемся к Андрею Ильичу.

Тот встретил у своего дома Куропатову, которая с тревогой спросила:

– Андрей Ильич, вы моего Михаила не посылали никуда на ночь?

– Зачем?

– Может, срочная работа какая?

– Ага! Вас и днем не заставишь работать, а уж ночью!..

– Вот тоже... Куда же он делся?

И Куропатова пошла к Мурзиным.

Спросила Веру:

– Вер, твой дома?

– В погребе сидит, – сказала Вера, посмеиваясь – Радиации боится. Совсем очумел.

– А мой не с ним?

– С вечера был.

– А я обыскалась! – обрадовалась Лидия. – Михаил! Михаил, ты там?

Куропатов медленно возник в двери погреба и крикнул:

– Стой, где стоишь!

– Взрослый человек, а с ума сходишь! Иди домой уже!

И Лидия направилась к мужу, чтобы привычным образом тащить домой. Но тот шарахнулся в сторону, в кусты, и закричал оттуда:

– Не подходи, говорю!

– Ты так? – рассердилась Лидия. – Я тебя и там достану!

Она схватила длинную жердь, размахнулась – и достала. Тонкая жердь переломилась на могучем плече Куропатова. Лидия испугалась:

– Тебе не больно?

Куропатов оправдал ее:

– Это не ты, это твоя инфекция действует. Поэтому прощаю!

И неверными шагами пошел к дому. Куропатова шла следом, готовая подхватить, если упадет.

Вера крикнула в сторону погреба:

– А ты чего сидишь? Или я тоже для тебя инфекция? Мурзин вылез, держась руками за землю:

– Нет, но... Ты бы всё-таки в бане пропарилась...

– В бане! Ты на себя посмотри!

– А что?

Мурзин, желая осмотреть себя, ткнулся лицом в землю. Удивился, что она так близко. Близко то, что любишь. Любимое обнимают. И Мурзин обнял землю руками.

19

Мурзин обнял землю руками и спокойно заснул. И Вере стоило больших трудов затащить его в дом. Вроде бы шут с ним, пусть валяется, но себе дороже: мужик, поспавший на сырой земле, он может стать после этого не совсем и мужик, а Вере, прямо скажем, это было слишком дорого. Не она одна беспокоилась о муже. С утра пораньше к Андрею Ильичу явились Татьяна Савичева и Наталья Сурикова.

– Андрей Ильич, примите меры, мужья дома не ночевали!

– Что это с ними? По крайней мере, я никого никуда не посылал!

– Да мы знаем, где они! – сказала Наталья. – Они в клубе заперлись. Мы стучим, кричим, не отвечают. Напились, наверно, и дрыхнут!

– Ничего, мне откроют! Или я... Пошли!

Они отправились к клубу.

А там анисовские киноведы в десятый раз пересматривали кадры распри комиссара с Чапаевым.

– Видали? Видали? – тыкал в экран Савичев. – Механик, звук убери, мешает! Не пущу, говорит, Василий Иванович! И всё! И ваш Василий Иванович заткнулся!

Микишин возразил:

– Сам сказал – не пущу, а дверку-то уже открыл!

– Разве? – вспоминал Суриков.

– А ты не видел, что ли? Этот оттуда выглядывает потом, надеется на Чапаева, а часовой хлоп – и закрыл, и задвижку задвинул! Значит, перед этим он ее открыл, он же уже стоял, караулил, не у открытой же двери! Так, Шестернев?

– Что-то я не обратил внимания, – послышался голос из проекторной.

– Крути еще раз! – велел Савичев.

Но прокрутить не удалось: Шаров, безрезультатно стучавший, просто вышиб дверь.

– Это что же такое? – закричал он. – Что за просмотр тут устроили в рабочее время? Суриков! Завод стоит, подвоза нет, а он тут упражняется!

– И дома не ночуют из-за ерунды! – добавила Савичева.

– Завод никуда не денется, – успокоил Шарова Суриков. – А тут важный вопрос.

– А работать кто будет? – продолжал шуметь Андрей Ильич. – Савичев! Ты для этого пить бросил? Николай Иваныч! Удивляюсь! Брат у меня там горбится один за всех, а вы что тут? Кто там еще прячется, Читыркин, ты, что ли?

Андрей Ильич приблизился и увидел, что в углу сидит не кто иной, как Лев Ильич.

– Ладно тебе... Раскричался... – хмуро сказал старший Шаров.

– Да я ничего... Просто – беспокоюсь... А чего сидите-то?

– Ты вчера кино смотрел? – спросил Лев Ильич.

– Я его сто раз смотрел.

– Тогда скажи: кто главный, Фурманов или Чапаев? Не в смысле про кого кино, а вообще.

– Чапаев, конечно.

– Да? А почему при Фурманове чапаевские приказы не выполняются?

– Что-то вы придумываете. Как это не выполняются?

– А ты вот сядь и посмотри!

И Шестернев опять запустил сомнительные кадры. Андрей Ильич начал смотреть. Вместе с ним присели, заинтересовавшись, и Наталья с Татьяной.

И когда кадры закончились, заспорили с новой силой и в новом составе.

И спорили так до белого дня, и разошлись, так и не разобравшись.

20

Они разошлись, так и не разобравшись, и жизнь продолжилась фактически в том же виде, что была раньше, с некоторыми изменениями.

Савичев из состояния беспробудного труда перешел в состояние беспробудного философствования. Лежал в саду на раскладушке, смотрел в небо сквозь листья и о чем-то думал.

Татьяна раз прошла мимо, другой, третий. Не вытерпела.

– Юр, ты чего лежишь?

– А чего?

– Дел, что ли, нету? Навоз собирался на огород вывезти.