профессора. У меня сложилось такое впечатление, будто мы с профессором, говоря о Яне, подразумевали совершенно разных девушек.

Я думал об этом, когда мы с профессором завтракали в придорожном кабачке, поглощая традиционный для испанцев тапас – ассорти закусок из оливок, миндальных орехов, ломтиков сыра и ветчины. Профессор был не в духе, жевал молча и не отвлекал меня от раздумий.

– Тебе лучше весь день быть рядом со мной, – наконец, произнес он, сплевывая оливковую косточку в кулак.

– Лучше чем что? – уточнил я, хотя прекрасно понял, что профессор имел ввиду.

Несмотря на то, что я не воспринимал ту гнусность, о которой вчера говорил мне профессор, я ехал в горную деревушку с твердым намерением найти железные факты, уличающие профессора во лжи. Прижимая к груди пакет с гостинцами (бутылка знаменитого испанского вина "Утиель-Рекена" и коробка шоколадных конфет для Яны и полкило парного гуляша для Кирилла Андреевича), я смотрел на замутненное дождевыми каплями ветровое стекло такси и рисовал в своем воображении нашу с Яной встречу. Я настраивался радикально переломить ее настроение и вытянуть из мрачного котла пессимизма, в котором она пребывала. Девичьи слезы, по моему стойкому убеждению, это вода, и прошло уже достаточно времени, чтобы стереть из памяти поющего мальчика. Как бы ни было тяжело пережить измену любимого парня, молодость должна была взять свое и залечить душевную рану… Я подбирал самые нелестные определения в адрес врачей реабилитационного центра «Возрождение», которые не смогли вернуть девушке радость и любовь к жизни. Что ж это за лечение, если молодая и привлекательная особа спустя месяц после попытки покончить собой, по-прежнему думает о смерти как о желанной цели! Разве можно в таком состоянии оставлять ее одну, под охраной какого-то подозрительного арапчонка?

Чем выше взбиралось такси в горы, тем более скверной становилась погода, и душу мою стали посещать дурные предчувствия. Вдобавок, мы несколько раз едва не свалились в пропасть. То вдруг из-за поворота на нас выскочил карьерный самосвал, и водитель такси лишь в последнее мгновение успел круто вывернуть руль, чтобы избежать столкновения. То на залитом жидкой глиной асфальте машина неожиданно пошла юзом, стала неуправляемой и едва не сорвалась с дорожного полотна. Таксист побледнел, на его лице выступила испарина, и он пробормотал, что ни за какие деньги больше не поедет сюда в такую погоду.

Вскоре дождь сменился густым туманом. Мы, словно штопор в пробку, ввинчивались в сырое, насквозь пропитанное влагой облако. Водитель зажег противотуманные фары. Казалось, что мы едем по узкому, упирающемуся в небо мосту, а вокруг бурлит молочный океан. Миновали то место, где «уно» поцеловалась со скалой. Развалюхи уже не было, и о вчерашней аварии напоминали лишь залитые черным маслом придорожные камни.

Я попросил водителя остановиться, рассчитался с ним и вышел. Такси немедленно развернулось и через мгновение исчезло в тумане. Я стоял посреди дороги, обдуваемый сырым ветром. Иногда туман редел, и вокруг проступали смутные контуры покрытых пожухлой травой валунов. Я привык доверять своей интуиции и очень скоро убедился, что этой привычке никогда нельзя изменять. Цепляясь за пучки травы и колючие ветки терновника, я по сыпучему склону забрался на пологий альпийский луг и пошел по краю обрыва, поглядывая на желтеющую внизу дорогу. На очередном повороте я разглядел неподвижную фигуру человека, с головой накрывшегося серым дождевиком. Он лежал за большим пирамидальным камнем, и если бы шел по дороге, то не заметил бы его. Время от времени человек оживал, начинал поправлять полы дождевика, зябко кутаясь в темную от влаги ткань, а потом снова замирал и становился похожим на серый камень.

Я подобрал округлую гальку, метнул ее в это одинокое, истязающее самого себя существо, и тотчас присел, прячась в траве. Камешек цокнул, человек встрепенулся, поднял голову, скинул капюшон, чтобы лучше видеть и слышать, и я сразу узнал арапчонка. Собственно, его я и ожидал увидеть. Я не мог со всей определенностью сказать, как именно он собирался встретить меня, но в том, что эта встреча была заказана профессором, сомневаться не приходилось.

«Держись, парень! – мысленно приободрил я арапчонка. – И смотри в оба!»

Я побежал по краю обрыву в сторону деревни, жадно вглядываясь в смутные контуры оливковых рощ. Время вдруг стало осязаемым; я необыкновенно ярко почувствовал его объем, его рельеф и тяжесть. Словно я был солдатом, и меня отпустили в увольнение, но на обидно короткий срок, и время уже пошло, и я как мог берег, экономил его и смаковал каждую секунду.

К деревне я поднялся, словно вышел из моря на берег. Туман остался внизу, и мне показалось, что стало легче дышать, и словно с глаз спала пелена. Тусклое солнце висело над крестом, гигантская тень которого накрыла собой деревушку. Я перешел на шаг, успокаивая дыхание. Никто из жителей не встретился мне по пути, но повсюду раздавались звуки размеренной жизни: блеянье овец и коз, разноголосицу колокольчиков, скрип ворот… Запахи свежих лепешек, козьего молока и горящей в жаровнях лозы кружил мне голову. Я знаю, насколько цепка ассоциативная память, и если когда-нибудь, много лет спустя, я вдруг вспомню Яну, то это воспоминание будет прочно связано с запахом суровой, тихой, богобоязненной горной деревушки.

Я сделал небольшой круг и подходил к дому, где жила Яна, через виноградник. Еще издали я заметил, что створка ее окна чуть приоткрыта, словно это был тайный сигнал, специально для меня предназначенный. Под черепичным навесом тенью двигалась хозяйка, одетая в черное. Она переносила с места на место какие-то ведра, корзины и ящики, и смысл этих действий был для меня непостижим, как и весь замкнутый, скрытый, тихий уклад жизни деревни. Я подумал, что лучше не выдавать себя хозяйке и воспользоваться уже проторенным мною путем.

Каменная кладка еще не просохла, и взбираться по стене дома было гораздо труднее, чем в прошлый раз, тем более что мне пришлось затолкать пакет с гостинцами под брючной ремень. Только мысли о Яне и необузданное желание увидеть ее удержало меня на стене. Я схватился за подоконник и тихо боднул раму. Оконная створка медленно отворилась. Сумрачная комната. Топчан у стены. Стол из черного дерева, покрытый паутиной трещин и морщин. Кресло. Яна. На ее коленях, скрутившись бубликом, чуть подрагивая во сне, спал Кирилл Андреевич… Как и в прошлый раз, девушка сидела боком к окну и читала книгу. Во мне появилось такое чувство, словно я не видел ее много-много времени, и успел смертельно соскучиться по ней. И снова она поразила меня своей выдержкой! Хотя бы