Но это был «понтиак»!

Из последних сил они припустили бегом и обнаружили бездыханное тело Яна Хоторна, распростертое на песке; остекленевшие глаза смотрели куда-то ввысь. Гленну не понадобилось проверять пульс, чтобы все понять.

— Боже мой, — прошептала Кэндис, прислонившись к машине.

В нескольких ярдах от них лежал еще один мертвец — мужчина в гавайской рубашке с двумя отверстиями от пуль в спине.

— У Хоторна не было оружия, — сказал Гленн, осматриваясь вокруг. — Похоже на подставу, или, возможно, наниматель сам избавился от нашего любителя Гавай. Надо убираться отсюда. — Гленн заглянул в машину. Ключей не было. — Кто бы ни устроил тут перестрелку, он может предположить, что мы найдем это место, и захочет вернуться, чтобы довести дело до конца. Нужно найти ключи от машины.

Кэндис взяла себя в руки и принялась обыскивать автомобиль, пока Гленн просматривал вещи в дорожной сумке Яна.

— Табличек нет, — с отчаянием произнесла она.

— Но Хоторну удалось сохранить вот это.

— Кусочки керамики! Вторая история Есфири.

— Здесь его телефон. — Гленн нажал пару кнопок. — Бесполезно. Батарейка села.

— Это Фило, — сказала Кэндис. — Он был тогда в коридоре приемного покоя отделения интенсивной терапии и мог услышать, как Ян предлагал мне свою помощь. Потом он связался с ним и пообещал деньги за отчеты о наших передвижениях.

Гленн нашел ключи в кармане Яна.

— Поехали!

— Гленн…

Он повернулся к ней.

— Мы не можем просто так уехать…

Он посмотрел на трупы. Потом достал лопату из багажника машины.

— Хоторн не должен был умирать, — сказал он, стоя над свежими могилами. — Все из-за его денежных долгов.

Кэндис не хотела говорить о Яне — она еще помнила пустые мертвые глаза, смотревшие в никуда. Она и оплакивала его, и была в бешенстве, потому что по вине Яна они оказались в этой опасной ситуации. И Ян предал ее. Она понимала, что пройдет немало времени, прежде чем сможет простить его, хотя и знала, что в конце концов так и будет.

Когда они забросили сумку Яна на заднее сиденье, из нее выпал небольшой конверт. В нем была микрокассета с надписью «Страховка».

Гленн осмотрел ее.

— Похоже на пленку из телефонного автоответчика.

— У Яна была привычка записывать свои разговоры по телефону.

— Но зачем он держал эту кассету при себе?

Они оба поняли почему: он приготовил ее специально для обмена. В случае если покупатель табличек отказался бы от своих слов, у Яна было доказательство их сделки. Интересно: когда они прослушают ее, на ней окажется голос Фило Тибодо?

— Что дальше? — спросила Кэндис, усевшись на пассажирское сиденье.

— Поедем к побережью, в один из портов. Попробуем найти корабль. Латакия подойдет, — добавил он, внимательно изучая карту.

— Это далеко?

— Триста миль отсюда. — Он завел двигатель.

— Гленн, на дороге наверняка блокпосты, солдаты, патрули. Нас могут остановить, допросить, заставить предъявить документы, даже арестовать как шпионов или контрабандистов.

— У нас есть деньги. Откупимся.

— И что потом? Когда уже будем на корабле? Куда мы поплывем? Гленн, мы не имеем ни малейшего представления о том, куда Фило увез таблички.

«Да, ни одной зацепки», — думал Гленн, пока «понтиак» уносил их прочь от двух могил. И мир был слишком большим местом для поисков…

Южная Франция, 1534 год

Молодой доктор скрывал какую-то тайну.

Елена была уверена в этом. Она с живым интересом наблюдала за симпатичным гостем с шелковистой темно-рыжей бородой и красивыми выразительными глазами. Как и другие жители Ажана, Елена знала о нем совсем мало, за исключением того, что он был образованным человеком, потому что носил красную мантию ученого и плоский бархатный головной убор врача. Пациенты вежливо называли его доктор Мишель, так как он не был похож на суровых врачей, с которыми им раньше приходилось иметь дело, — равнодушных и надменных людей, накачивавших своих больных слабительным или выпускавших из них ведра крови. Добрый доктор Мишель выслушивал их жалобы и назначал сладкие лекарства, не только облегчавшие боль, но и исцелявшие болезни. Его очернители, врачи, которые не умели лечить и поэтому теряли пациентов, распространяли слух, будто он был посланником дьявола. Многие из них обращались в местную церковь с просьбой о проведении расследования, подозревая его в симпатии к протестантам, что в глазах некоторых людей было грехом большим, чем поклонение Сатане. Но никаких доказательств так и не обнаружили. Доктор Мишель считался примерным католиком, достигшим мастерства в деле врачевания.

Однако у восемнадцатилетней Елены было другое мнение.

— Как здоровье моей матушки, месье? — спросила она, стоя в дверном проеме спальни.

— Вашей маме гораздо лучше, мадемуазель, — ответил Мишель, закрывая свой медицинский саквояж. — Я дал ей кое-что, чтобы она заснула.

Как правило, для лечения болезни легких применяли медуницу, потому что ее лепестки по форме напоминали легкое. Но доктор Мишель использовал нетрадиционный способ: чашу кипящей воды с замоченными листьями мяты — лекарство, наполнившее весь дом пьянящим запахом. В отличие от других врачей этот человек сотворил чудо. Мачеха Елены стала дышать лучше, чем за все прошедшие годы.

Но его подход к выздоровлению не ограничивался простыми лекарствами. Каждый врач, окончивший университет и достойный своего диплома, практиковал медицину неотрывно от астрологии. Со своими таблицами, зодиакальными кругами и расчетами Мишель проводил анализ аспектов, изучал транзиты и циклы, движение небесных тел, куспиды домов и лунные узлы наравне с прослушиванием сердцебиения пациента, измерением температуры, осмотром цвета кожи и определением болевого порога. Его помощь больным всегда сопровождалась составлением натальной карты, обращением особого внимания на возврат Луны в исходную точку начала отсчета — один из инструментов предсказания в астрологии, потому как расположение Луны и асценданта — знака зодиака, восходившего над горизонтом при рождении, — определяло процесс лечения и прогноз течения болезни.

Наблюдая, как доктор Мишель собирает свои бумаги и инструменты, Елена размышляла об этом элегантном человеке, так недавно появившемся в ее жизни. Его костюм свидетельствовал о достатке и хорошем вкусе владельца. Как и всех светских людей, пышное облачение доктора Мишеля делало его излишне широкоплечим, но Елене казалось, что, даже если бы он снял свое одеяние, широкие плечи никуда бы не исчезли. У него был высокий лоб, длинный прямой нос и глаза, чей взгляд словно проникал прямо в душу. За те дни, что он жил в этом доме в качестве гостя ее отца, Елена поняла, что доктор Мишель по природе своей был молчалив; он много думал, но мало разговаривал.