Первой проявилась бледная, колышущаяся на сквозняке занавеска. Когда Элизабет присмотрелась повнимательней, оказалось, что по ней разбежалось темное, почти черное пятно с вывороченными краями. Хотя Элизабет помнила, что на самом деле пятно коричневое, запекшееся, с множеством мелких крупинок вокруг, таких же коричневых и запекшихся. И вот что интересно: если занавеска колебалась, плыла в порывах ночного сквозняка, то пятно на ней не двигалось, оно застыло отпечатком даже не на занавеске, а просто в воздухе.

Элизабет перевела взгляд от занавески на потолок: он тоже, как и занавеска, серел в темноте и тоже, казалось, колыхался. Почти посередине, прямо над Элизабет нависало все то же коричневое пятно с рваными, неровными краями. Элизабет повернулась на другой бок. Там, у стенки, стояло трюмо, оно само было коричневым, и на нем пятно выделялось значительно тусклее, но все равно было заметно, возможно потому, что трюмо колыхалось, а пятно стояло на месте. Вернее, не стояло, а висело.

Даже когда Элизабет закрыла глаза, пятно не исчезло, и она успокоилась: значит, все в порядке, значит, ни занавеска, ни потолок, ни трюмо не были испачканными.

«Хотя кто их мог испачкать? – подумала она. – Да и зачем?»

«А почему бы и нет, – ответила она себе. – Почему бы тому человеку, который убил маму, не прийти сюда, пока меня не было, и не оставить эти багровые пятна?»

«Но зачем? Зачем я нужна ему?» – спросила себя она. И даже улыбнулась своей недогадливости.

«Как зачем? А зачем ему нужна была мама? Именно затем ему и нужна я. Он преследовал маму, написал ей письмо, заманил ее, а потом, получив то, что ему нужно, убил. Но если ему нужна была мама, то наверняка понадоблюсь и я. И он придет сюда, чтобы сделать со мной то, что сделал с мамой».

Почему-то все, что Элизабет нашептывала себе, сразу показалось ей не только возможным, но и реальным. Абсолютно реальным, как будто иначе и быть не может.

Кто «он»? Что «он» хотел получить от мамы? Зачем «ему» потребовалось ее убивать? – Элизабет даже не пыталась задавать себе эти вопросы. В ее помутненном, потрескавшемся сознании сразу возник образ мужчины (без сомнения, мужчины), у него не было черт, не было лица – только контур и колышашаяся тень. И еще от него веяло коварством и смертельной опасностью. Явной, отчетливой, которая стремительно разрослась и тут же смешалась со страхом, острым ужасом – настолько острым, что его, казалось, можно потрогать, пощупать.

Элизабет поняла, что «он», этот человек, может и сейчас находиться в доме, он мог притаиться где-то в глубине и теперь выжидает, чтобы проникнуть в ее комнату.

Она прислушалась. И вправду, из монотонной ночи проявились звуки – приглушенные, они старались спрятаться, остаться не замеченными, и им бы, наверное, это удалось, если бы Элизабет не ожидала их, не вслушивалась, не знала, что они вот-вот возникнут. Скрипнула половица где-то внизу, на первом этаже, потом еще раз, но уже в стороне, и тут же почти сразу глухой шорох раздался из стены, будто там замурован человек и теперь он тяжело вздыхал.

Элизабет попыталась сдержать дыхание, чтобы оно не вырывалось из нее резко, с надрывом, чтобы оно не привлекало внимание, она замерла и сжалась – может быть, ей удастся схорониться здесь, в постели, и переждать, и «он» не найдет ее.

Она лежала так, а звуки возникали то там то тут, разные звуки, Элизабет ждала каждый из них, иногда долго, и каждый раз, дождавшись, замирала, и сердце сбивалось в чечеточный приступ, и она не отрывала взгляда от занавески – та колыхалась слишком порывисто, вздуваясь пузырями, волнами взметая края.

Сколько так продолжалось, Элизабет не знала. Полчаса, час, два? Страх не проходил, наоборот, он закручивался в спирали внутри живота, сжимая круги, цепляя за сердце, справляться с ним становилось все труднее, и Элизабет тихонько поднялась с постели и, не надевая тапочек, в одних носочках подкралась к двери. Она догадалась – ей надо бежать из дома, выскользнуть из него незамеченной, там ее будет сложнее найти, сложнее поймать. Зачем ждать, пока «он» найдет ее здесь?

Дверь поддалась почти без напора – на лестнице было темно, но глаза уже привыкли к темноте. Главное, чтобы не скрипели ступеньки, и она легонько, на цыпочках, едва касаясь носочками досок пола, так что те не успевали принять ее вес, перескакивая со ступеньки на ступеньку, наконец оказалась внизу. Остановилась, затаилась – где-то рядом глухо барабанило, как будто шаги, слишком торопливые, неестественно спешащие. Элизабет прислушалась: нет, на шаги, и тут же догадалась – это колотится ее собственное сердце.

Еще несколько шагов, и она уже в коридоре, дом – темный, пугающий, полный предательской угрозы, оставался позади, надо только отворить входную дверь. Только дверь… Но как же медленно она открывается! Как громко скрипят дверные петли! И уже непонятно, стучит ли это ее сердце или сзади действительно кто-то бежит мелкими, короткими шажками и вот-вот схватит ее за руку, вцепится в нее, потянет назад в темную неизбежность дома.

Надо успеть сделать один шаг туда, во влажную свежесть открытой ночи – свободной, спасительной, не ограниченной стенами и крышей, захлопнуть за собой дверь, отгородиться ею от дома, оставить его позади вместе со всеми страхами, со всеми, кто в нем остался.

Элизабет метнулась по лужайке, носки сразу пропитались влагой, отяжелив ноги, но она ухитрялась передвигать их внутри густой, плотной травы. Луна едва пробивалась сквозь низкие облака, и оттого темнота сглаживала тени, и надо было успеть добраться до коттеджа, пересечь лужайку, всего-то каких-то тридцать ярдов. Там Во-Во, он защитит, не даст в обиду, и тот, кто преследует ее, испугается, не посмеет приблизиться.

Дверь оказалась не заперта, она лишь скрипнула, легко поддавшись, и тут же затворилась позади, и Элизабет снова окунулась в полную, кромешную темноту. Она попыталась разобраться в контурах размытых во мраке предметов, но они были ей незнакомы, и она тут же наткнулась на что-то острое, вздрогнула от боли и лишь потом позвала сдавленным от страха голосом:

– Во-Во, ты где? – и потом снова, после короткой, наполненной напряжением паузы: – Во-Во!

И тут же увидела его слишком близко, слишком неожиданно. Почему-то он был одет – это Элизабет поняла, когда обхватила его руками, прижалась, пытаясь спрятаться на его груди.

– Что случилось, Лизи? – услышала она тихий шепот. – Ты почему не спишь? Что случилось?

– Мне страшно, – проговорила она куда-то внутрь его груди, отчего ее голос зазвучал еще глуше. – Я не могу спать. Там кто-то есть в доме. – Она еще крепче сцепила замок рук у него на спине. – Там наверняка кто-то есть. Мне страшно.

– Ну что ты, Лизонька… – Тяжелая, теплая рука легла на голову, медленно поглаживая по волосам. – Кто там может быть? Что ты, успокойся.

– Там кто-то есть, – повторила Элизабет. – Тот, кто убил маму, он теперь пришел за мной, он там, в доме. – Голос ее дрожал, она сама чувствовала, как мелко, тыкаясь в его рубашку, затряслась голова, сил хватало лишь на то, чтобы повиснуть на его твердом, широком теле.