– Совокупный итог должен был бы в результате смотреться не сильнее «ученической работы», – ответил Колби.

Он понимал логику Бросса, но пока не видел, куда она ведет.

– Верно. – Лицо Бросса двинулось в одобрительной улыбке, показывая прекрасные зубы. Впрочем, он тут же опять посерьезнел. – Но в первом же письме мы увидели не массу хаотичных потоков. Мы сразу увидели русло. Точнее, нам сразу его показали. Поймите, джентльмены, нам дали отличный продукт разведывательной работы. Отличный! Но ведь такой продукт не может появиться иначе как результат деятельности – масштабной, правильно сориентированной деятельности лиц, сведущих в предмете разработки. Была бы новая служба, управление или хотя бы большой отдел в составе КГБ. Не бывает продукта без аппарата для его производства, верно?

Бросс со вздохом откинулся на спинку кресла и продолжил рассуждения, время от времени постреливая в своих собеседников острыми взглядами:

– Но соответствующих организационных решений или хотя бы их следов в Москве нет. Может быть, конечно, что они есть, но мы их не видим, однако такой подход был бы против всех правил действующей кремлевской бюрократии. На подобные трюки был способен разве что Хрущев, но он, как нам сейчас известно вполне достоверно, больше не угрожает коллективному самовластью достаточно узкой группы товарищей. Притом у Никиты никогда не хватало терпения, и он бы уже десять раз растрезвонил о своей новой идее на всю Москву до самых дальних ее окраин… Короче, об этом знали бы все. Как вам будет угодно, джентльмены, но я, как съевший зубы на такой аналитике, категорически утверждаю, что для работы на этом уровне у русских нет ресурсов даже сегодня.

– Откуда?! – Бросс вдруг экспрессивно всплеснул руками. – Откуда у них тогда появилась на выходе такая роскошь? И, джентльмены, это только первый вопрос. Отчего именно сейчас? Да еще таким способом? И почему Ленинград, а не Москва? Эти вопросы, да еще не привязанные непосредственно к текущим проблемам большой межгосударственной политики, должны были с самого начала оказаться в центре самого настойчивого внимания именно ЦРУ. Тогда еще была такая возможность. Вьетнам удалось закрыть – не без крови, но все же… А теперь, в условиях разгорающегося иранского кризиса, у нас, пожалуй, и ресурсов-то не хватит. Вместо сосредоточенности на главном наш потенциал растаскивается на решение мелких сиюминутных вопросов и вопросиков. Немудрено, что единственный по-настоящему действующий политик администрации – Бжезинский – не просто перетягивает на себя одеяло, а буквально выдергивает простыню из-под вас, коллеги.

Карлуччи поморщился как от зубной боли:

– И президент, и Збиг видят в нас лишь инструмент, который должен предсказывать будущее. Когда мы с этим не справляемся, начинается ад.

– Знакомо, – понимающе кивнул Колби, – основной ошибкой любого руководителя разведки является неумение внушить политикам мысль о наличии в нашей работе пределов. Мы должны исключать сюрпризы, предупреждая об их возможности. Но будущее всегда многовариантно… Мы не можем вычислить, какой из вариантов реализуется. Это просто глупо – ждать такого от нас.

– Да кто бы спорил! – в сердцах воскликнул Карлуччи. – Но они-то этого напрочь не желают понимать! Президент вообще поначалу подвергал Тернера настоящим допросам, влезая в совершенно ненужные мелочи. А Збиг хочет иметь дело с сырым, необработанным материалом…

Колби усмехнулся:

– Ошибки начинающих. Я тут слышал, адмирала уже почти отлучили от президента?

– Да, – подтвердил Карлуччи и безнадежно махнул рукой. – Сначала он ходил на доклад через день, потом – раз в неделю, а сейчас – вообще два раза в месяц. Зато Збиг уверен, что ЦРУ должно работать только на него. С Сенатом, сам знаешь, отношения у нас так себе, с АНБ в лучшем случае пакт о ненападении. Когда тут о стратегических вещах думать?

– На наше счастье, – решительно пресек Бросс жалобы Фрэнка, – у русских тоже не все слава богу. Им не удалось сохранить богатейший материал, доставшийся от Второй мировой. Они, правда, подхватили немало от нас. А потом пришел Андропов, он сразу оценил новый инструментарий, но все это… неустойчиво. Даже если представить себе, что он будет Генсеком, – роль его при этом станет весомее, но, превратившись в публичную фигуру, он потеряет куда больше. И вот этот «ленинградский феномен» – это ведь маркер того, что у них внутри, в самом их ядре, что-то очень серьезное пошло вразнос. Вот это важно в первую очередь, а не то, что именно вырывается из-за этого наружу.

– То есть вы хотите сказать, что у Андропова сейчас какой-то кризис? – Колби вроде бы выглядел все так же – меланхолично любовался милыми приметами разбуженной природы, но его взгляд изменился, став внимательным и острым.

Бросс ответил подчеркнуто веско:

– Да, – потом мельком оглядел присутствующих, что-то отметив для себя, и продолжил: – Русские, как мне кажется, просто потеряли контроль над своим же «изделием». Они вам сделали королевский подарок, а вы не сумели им воспользоваться. А потом – все как обычно, – попрекнул Бросс «молодых коллег». – Вы увлеклись оперативными игрищами, а надо было подумать и поставить принципиально иные задачи.

Это был его конек – он любил «подумать, а потом поставить задачи» и с удовольствием этим занимался с начала шестидесятых и до самой отставки в семьдесят первом году.

– Итак, Ленинград. – Бросс откинулся на спинку кресла и прищурился на небо. – Какой ресурс, как полагаете, мог бы там так оригинально сыграть? А я вам подскажу: с учетом того, что некоторые работы у русских велись с небольшим опозданием, но параллельно нашим, я в свое время заинтересовался Военно-медицинской академией. Там с начала семидесятых идут очень специфические исследования. В основном в клинике психиатрии, при определенном участии кафедр фармакологии, физиологии и биофизики. И, видимо, небезуспешно, раз уже через пять лет на этой базе создается целый институт КГБ с говорящим названием «Прогноз». А речь в тех исследованиях, джентльмены, шла об измененных состояниях сознания…

Карлуччи и Колби быстро переглянулись.

– Да, джентльмены, – покивал Бросс, – да, именно так, не меньше. И, вижу, вы узнали эту тему…

Он замолчал, давая собеседникам домыслить.

– То есть, – медленно проговорил Колби, – вы намекаете, что мы имеем дело не с группой офицеров, озабоченных будущим своих отпрысков в более благополучной стране, и не со «студентом-идеалистом», а со взбунтовавшимся результатом работы русских военных медиков с большим будущим?

– Абсолютно верно! – Бросс покивал, довольный, словно педагог, что внезапно добился годного ответа от закоренелого двоечника. Потом доверительно понизил голос: – И кто знает, чего они уже добились?

Колби зябко поежился:

– А ведь это может быть покруче «атомного проекта»…

– Да, – тяжело упал ответ Бросса. Он больше не улыбался.

Воцарилась тишина: и Колби, и Карлуччи осмысливали гипотезу.

Потом Бросс добавил: