Абу Салех мало походил на стереотипный образ террориста, однако террористом он был. Высшей категории — если у них есть деление на подобные разряды. Два осуществленных теракта в Москве — и один почти осуществленный — должным образом свидетельствовали о его квалификации и о том, что его руководство проектом «Графферы Пикассо» (наверняка не одним, им придуманным) разворачивалось вполне успешно. Белоусову даже казалось странным, что при такой организации дела им зачем-то понадобился он, не самый выдающийся человек и не самый талантливый райтер. Однако ведь понадобился!

Они познакомились с Абу Салехом на одном фестивале, переходящем в дружескую вечеринку, в компании людей искусства, съехавшихся в Москву как из ближнего, так и из дальнего зарубежья. Костяк публики составляли, конечно, райтеры, но было немало и журналистов, и просто тусовщиков. К Абу Салеху Белоусова подвела давняя знакомая из Германии, престарелая хиппушка, и поначалу Роланд заподозрил, что тихий скромный палестинец принадлежит к последней категории. Однако его мнение изменилось, когда он начал со знанием дела сыпать именами и терминологией. Оказывается, Абу Салех был неплохо подкован, видел фотографии ранних работ трех тогда еще неразлучных друзей — его, Ильи Вайнштейна и Николая Скворцова… Хотел через Роланда познакомиться со Скворцовым — якобы хотел. В результате Белоусова сочли более подходящей кандидатурой. Судя по всему, сделали ставку на разрыв между высотой его притязаний и скромным материальным уровнем. Они были правы. Отсутствие денег — это то, что Белоусов ненавидит сильнее всего. К тому же идеология, использующая модное антиглобалистское течение, осведомленность в вопросах новейшего европейского искусства… от всего этого шла кругом голова. Он поддался. Сейчас ни к чему выяснять, чего он по-настоящему хотел — поздно пить боржом, когда печень отвалилась, — однако в период раннего знакомства с Абу Салехом Белоусов на полном серьезе предполагал, что соприкосновение с радикальной исламской организацией станет одним из запоминающихся эпизодов его многокрасочной биографии. И если нужно помочь в создании группы молодых райтеров, какой же в этом криминал? То есть криминал присутствует, но, с его точки зрения, не больший, чем в обычном граффити. Ведь это — гонимое искусство. По молодости, Белоусов гордился принадлежностью к гонимым…

С большим опозданием до него дошло, что его повязали по рукам и ногам. Расписки в получении крупных сумм, видеозаписи встреч, записи телефонных разговоров… Назад пути не было. И Белоусов двинулся вперед — так спелеолог уходит в глубь пещеры от завала, перекрывшего ход на волю, без надежды, что дальше будет лучше.

Лучше не стало. Но иногда Роланд Белоусов утешал себя мыслью, что хоть некоторым из этих ребят, «Графферов Пикассо», от его вмешательства стало не так плохо. Близнецы Скворцовы действительно нуждались в деньгах: это позор — в их возрасте клянчить жалкие сотни у отца. А то, что за это приходилось выполнять определенную работу, — так ведь смысл работы оставался скрыт от них…

Но сейчас было по-другому. Любые деньги не заменят этим мальчикам отца. Белоусов знал, что не должен проявлять жалости — его-то никто не пожалеет! — но он собирался вступиться за Николая и, противореча своим же предыдущим словам, сказать, что снова попробует переубедить его, припугнуть… Он понимал, что в подобных случаях конец ясен, и не хотел стать причиной смерти старого друга. Но пока Белоусов собирался с духом, чтобы произнести эти безрассудно смелые слова, песчинки в невидимых песочных часах полностью пересыпались из одной половины в другую, и Абу Салех, которому больше не требовались арабские ругательства для подкрепления умственной деятельности, тихо и трезво сказал:

— Нечего делать. Пора привлекать Шарипова.

Белоусов сглотнул, не чувствуя во рту слюны: пересохшее горло словно выстилал наждак. Ахмед Шарипов был резидентом террористов в Москве. Если дело дошло до него, для Николая нет выхода.

— Тебе тяжело, — нота сочувствия прозвучала в голосе Абу Салеха. — Это твой друг, я понимаю. Если бы его догадки были только на словах, ты мог бы повлиять. Но он располагает записями…

Роланд Белоусов поднял голову и обменялся многозначительным взглядом с Абу Салехом. Они-то знали, что на одной из видеозаписей братьев Скворцовых обозначен метропоезд, стоящий сейчас в депо. В тайнике последнего вагона этого поезда спрятана взрывчатка, заложенная туда Белоусовым. Эта взрывчатка предназначена для взрыва в час пик на станции метро «Арбатская». Скворцов и Бирюков, имея на руках данные этой электрички, могут обнаружить тайник. И помешать совершению спланированной акции. Значит, они не жильцы на этом свете.

— Я не смогу этого сделать, — на восточный манер прижал руку к сердцу Роланд Белоусов. Этот жест не показался ему вычурным, потому что сердце действительно заболело. — У меня рука не поднимется…

— Остынь, — рекомендовал ему Абу Салех. — Тебя там еще не хватало… Все сделают чисто.

— Больше мне сказать нечего, — завершил Белоусов свою драматическую исповедь. — Я не участвовал в убийстве Птаха.

— А кто убивал? Абу Салех?

— Возможно, не только он: один Абу Салех не отважился бы. Тем более он мог предвидеть, что Бирюков окажется вооружен… Так ведь и случилось, правда? Тут в Москву приехала целая группа головорезов из Чечни, которая Абу Салеху не слишком-то подчиняется. У них свой руководитель…

— Имя руководителя?

— Слишком многого просите. — Белоусов неуверенно улыбнулся. — Имени при мне не называли — я ведь для них чужак. Могу назвать адрес, по которому на самом деле проживает Абу Салех. Там у них перевалочный пункт, туда они все стекаются. Сами понимаете, в его студенческом личном деле записан совсем другой адрес… Так назвать его?

— Диктуйте.

«Улица Щепкина…» — фиолетовые буквы пятнали лист.

— А вот что обидно, — в голосе Белоусова, когда он закончил диктовать, прорезалась мечтательность, — я ведь даже не успел как следует воспользоваться деньгами, которые они мне платили. Тратил по мелочи, да, но основной фонд так и не тронул. Все собирался подготовить отца: как бы он не заподозрил чего-нибудь нехорошего. Щадил его… А теперь — что уж там! Поздно щадить…

И сгорбился — насупленный, словно уменьшившийся в размерах, с ненужными бакенбардами на впалых щеках, растерявший свою натужливую задержавшуюся молодость. Теперь этому человеку можно было точно дать тот возраст, который значился у него в паспорте.

— Я хочу с вами договориться… если позволите…

— Смотря о чем будем договариваться.

— Мне уменьшат меру наказания, если мне… если я… назову вам дату и время ближайшего теракта?

Белоусов удивился, когда услышал:

— Называйте. Конечно, это будет двадцать девятый лунный день?

Окна этой комнаты в центре Москвы находились слишком высоко, чтобы привлекать внимание: на четырнадцатом этаже. Располагайся они на первом этаже, не один из случайных прохожих задался бы вопросом, почему в солнечный день (солнце впервые за слишком затянувшуюся холодную весну припекло совсем по-летнему) они закрыты наглухо сомкнутыми жалюзи. «Наверное, хозяева уехали надолго», — сообразил бы случайный прохожий. Но это было не так: хозяин (временный, поскольку квартира снималась) был дома и сидел аккурат возле закрытого окна. На правой стене висела лампа дневного света, под ней располагалось что-то вроде туалетного столика: увеличивающее зеркало и бездна коробочек и флаконов с косметическими средствами, включающими даже театральный грим. Хозяин преспокойно использовал эти средства, в то время как ожидающий его внимания гость по-турецки примостился на кожаной подушке, брошенной на пол.