Мальчишка провел пальцем по деревянной обложке дел о колдовстве и вытер палец о рясу.

— Мне кажется, это неправильно, — пробормотал он. — Почему мы так плохо о них заботимся?

— Потому что эти книги никому не нужны, Алкист. Они здесь потому, что нам стыдно показать их публике и страшно уничтожить.

Лицо Алкиста застыло.

— Уничтожить их? — переспросил он. — Это же книги! Книги нельзя уничтожать!

Ансель хрипло хохотнул.

— Радуйся, что ты не родился во времена расцвета инквизиции. Церковь тогда сжигала книги тысячами.

— Но это неправильно!

— Ох, сынок, у тебя душа истинного библиотекаря. Для тебя любое знание ценно, даже еретическое. Я решил повысить тебя до хранителя архивов, если доживу до оглашения решения.

— Но мастер Воргис — хранитель архивов…

— Я думаю, он хранитель секретов. — Ансель фыркнул.

— Милорд?

— Это просто старческое ворчание, парень. Не обращай на меня внимания. — Отставив чашку, Ансель снова взял дневник Мальтуса. С обложки ему подмигнула алая капля, и он быстро промокнул ее пальцем. На этих страницах и без того достаточно крови, не стоило оставлять еще и явных следов. Ансель растер каплю между большим и указательным пальцами, глядя, как она превращается в полоску, а затем и вовсе исчезает. После Самарака под его ногтями осталось столько крови и грязи, что отчищать их пришлось неделю. И прошло куда больше недели, прежде чем он смог почувствовать, что его руки чисты.

— Ты знаком с нашей историей, сынок? Можешь назвать настоятеля, который управлял орденом в конце войн Основания?

— Настоятель Мальтус, — тут же ответил Алкист. — Он привел нашу армию к победе на Рианнен Кат.

— Определенно привел, ты молодец. — Отлично повторяешь то, чему тебя учили в новициате. — Алкист, уже ночь, и ты наверняка устал. Но я хотел бы попросить тебя о последней услуге, если ты не против. Видишь эту книгу? Есть ли другие такие же, написанные той же рукой?

— Я не уверен, милорд. Кажется, могут быть, на следующей полке.

— Принеси их мне, будь добр. И можешь отправляться в постель.

— Я вернусь, как только смогу, милорд.

— О, спешить некуда. Можешь выспаться. Мне тут многое предстоит прочитать.

В шуме и реве бури с севера ворвалась осень. Ветра полосовали Пенглас, трясли стекла в оконных рамах, выли в дымоходах Капитула. Гэр не летал всего три дня, но уже успел почувствовать себя замурованным заживо. Айша от этого ветра стала злобной, как медведь в клетке.

Он посмотрел на свои руки, сжимавшие чашку с чаем. Тонкий фарфор с островов, почти прозрачный, цвета морской пены, и куда более хрупкий, чем привычные глиняные кружки в столовой. Жаль было вторую чашку из этого набора, разлетевшуюся по полу осколками, — Айша швырнула ее в камин.

Айша раскинулась на диване, беспечно закинув ноги в сапогах на подлокотник, и, ковыряя белую обивку пяткой, покусывала заусеницу на руке. Погода уже не первый раз запирала их в доме. Но прежде они пользовались этим как возможностью побеседовать и поспорить, а теперь северные ветра действовали Айше на нервы. И это плохо отражалось на посуде.

— Не хочешь еще чаю? — рискнул предложить Гэр.

Айша поморщилась.

— Нет.

Ее настроение всегда портилось одновременно с погодой. Айша становилась раздражительной, как застоявшаяся лошадь, и Гэр не знал, как ее успокоить. В Доме Матери был крытый манеж, где можно было размять лошадей в непогоду, а потом вычесать и напоить их сладким суслом, от которого успокаивались даже самые норовистые кони. В случае с Айшей ведро с суслом вряд ли помогло бы.

Опустившись на колени у камина, Гэр налил себе еще чаю из гревшегося у огня чайника и снова сел на кушетку. Первый же глоток оказался слишком крепким и терпким, но чтобы добраться до маленького шкафа над столом, где Айша держала горшочек с медом, нужно было пройти мимо нее. После неоднократного шипения о том, что от него слишком много шума, а его сапожищи чересчур громко топают по деревянному полу, Гэр мысленно приготовился допивать горький до мурашек чай, уже не первый раз задумываясь о том, что мешает ему просто уйти и оставить Айшу наедине с ее дурным настроением.

Причину он, конечно же, знал, хотя ему и довелось весь день просидеть в горах в одиночестве, чтобы найти силы признаться в этом самому себе. От этой причины сердце Гэра подпрыгивало к горлу, стоило Айше на него посмотреть. Этой же причиной объяснялось, почему любые ее жесты кажутся такими грациозными, почему он не может сосредоточиться на разговоре, глядя на ее руки…

Он должен был просто уйти — и находить повод для отказа всякий раз, когда она будет звать его вне расписания уроков. Айша входила в совет мастеров, он был ее учеником, а в Капитуле были определенные правила. Этого Гэр изменить не мог, оставалось только смириться. Но прости его Святая Мать, он не мог бы сказать об этом Айше. И потому оставался, изо всех сил стараясь притвориться, что ничего не изменилось, пусть даже после того поцелуя мир внезапно обрел четкость и глубину и ничто между ними уже не могло оставаться таким, как прежде.

— Проклятье, у меня уже ногтей не осталось, — пробормотала Айша. Она скрестила руки на груди и сунула ладони под мышки, чтобы держать их подальше от зубов.

От этого движения рубашка на ее груди натянулась, подчеркнула скрытые под тканью формы, и Гэр поспешно опустил глаза, чтобы Айша не заметила его взгляда. После чего глаза пришлось опускать еще ниже, с ее черных обтягивающих штанов на ковер. Вот на ковер в этой комнате можно было смотреть без опаски.

«Помни, она твой учитель!» — твердо сказал себе Гэр. Что было понятно и правильно. Но разве она вела себя как учитель, когда целовала его? Не думая, он глотнул чаю и едва не поперхнулся от горечи. Это было только раз, и с тех пор прошло уже больше недели. Нельзя сказать, чтобы он считал дни или что-то вроде того. Это ничего не означало. Настолько, что теперь невозможно об этом не думать?

Споры с самим собой ни к чему хорошему не приведут. Сколько раз он пытался придумать что-нибудь новое, и ни разу ему это не удалось. Айша въелась ему под кожу, как заноза, и был лишь один способ от нее избавиться: терпеть зуд и ждать, когда она сама выйдет наружу. Ежедневно Гэр старался укрепить свою решимость, и каждый раз под взглядом ее синих глаз его решимость осыпáлась, как песочный замок в полосе прилива.

— Тебе лучше уйти, — сказала Айша наконец.

— Если ты этого хочешь.

Она отвернулась.

— Я сейчас не лучшая компания для цивилизованных людей, леанец. Останешься здесь, и я могу сорваться на тебе вместо фарфора.

— А я могу воспользоваться щитовыми и отражающими практиками. Все равно я пропустил как минимум три тренировки.