Канцелярия Круга из сил выбивалась, составляя бесконечные требования в довольствующие учреждения то на муку, то на сахар, то на вино, то на спирт, то на белье, то на английское обмундирование.

Законодателям не могло быть отказа.

«Хузяева» ведь!

Нагруженные «зипунами», еще более, чем их товарищи, «партизанившие» на фронте, разъезжались «господа члены» на каникулы по своим станицам. Избиратели, из зависти к их добыче, встречали их крайне недружелюбно и на чем свет стоит ругали их законодательную деятельность.

На фронт «хузяева» не рисковали показываться. Там их ждали плети.

– В тылу окопались! Языком работаете! Пожаловали бы сюда позаниматься разговорчиками.

В Новочеркасске общежитие «хузяевов» помещалось на Платовском проспекте, в духовной семинарии. Его звали домом сумасшедших. Кого из культурных людей заносила туда судьба, тот мог подумать, что неведомая сила перенесла его из XX века в XVII, из эпохи Краснова и Деникина в эпоху самозванцев, и что он попал не в квартиру парламентариев, а в притон воровских казаков.

Сюда иногда приходил полк. М.Н. Гнилорыбов, тот самый член Круга, который возражал всем и всякому из духа противоречия. Тот самый, который громил провинциальную администрацию и который быстро сбежал с должности окружного атамана Сальского округа, куда его назначили, чтобы он показал на опыте, как должен хозяйничать образцовый администратор.

Вздорный пустомеля, он практиковал предварительные совещания со своими единомышленниками, поучая «хузяевов» за чашкой спирта, кому на завтрашнем заседании надо хлопать до упаду, кому кричать «атю!».

В свободное от государственной работы время «г.г. члены», усевшись на груды своей добычи, брались за карты, – конечно, не географические, а игральные, – и с остервенением дулись в «очко» до утра, когда надо было итти в Круг или в кровать, смотря по настроению.

– Приходи! Есть спиртное, поужинаем! – приглашал бывало один новочеркасский гражданин другого.

– Спирт? Да ведь его днем с огнем не достанешь.

– А на кой чорт тогда члены Круга? У меня там два десятка приятелей.

Странный был этот Новочеркасск, столица всевеликого войска Донского. И не менее странны были столичные граждане.

Каждый из них ежедневно, по меньшей мере, раз десять проходил мимо атаманского дворца. Но все, вместе взятые, только спустя несколько дней узнали из газет, что над дворцом уже более не развевается донской «национальный» флаг. Здесь, в столице, донскими законодателями созидался фундамент демократического казачьего государства. А новочеркассцы расценивали законодателей не более как поставщиков спирта, забыв, что они – поставщики только мудрых законов.

«Г.г. члены» ничем не реагировали на перекраску донского флага. Харламов молчал. Другие «дилеры» давно уже махнули на атамана рукой.

– Блажной какой-то. Ему бы впору занимать должность классной дамы в заведении для благородных девиц! Что возьмешь с человека, и так богом обиженного.

Братва же определенно любила атамана, хотя и не с пеленок, а с того времени, как он стал у власти. Не в пример Краснову, – этакий ласковый, деликатный, никому слова поперек не скажет и никому ни в какой просьбе не откажет. А главное – производит, производит без конца.

Если бы наружность воина изменялась с чинами, то большинство мальчишек, членов Круга, за год могли бы обрасти бородами. Вчерашний «хорунок» за свое умелое законодательство сегодня становился штаб-офицером. А ведь каждый полковник, как поется в юнкерской песне, бывает с «препохабной бородой».

Как из рога изобилия сыпались на братву жизненные блага. «Зипуны», чины, почести, спиртуозы.

Беспокоила только одна мысль: а вдруг из Москвы, освобожденной Деникиным, раздастся повелительный голос:

– Кругу не быть! Выборному атаману не быть, а править нам, нашей отчиной, Тихим Доном, по старине и по пошлине.

Но пока – день, да наш!

Французское судно «Le scarpe» привезло на юг России дорогих гостей, кадета В.А. Маклакова и чешского демократа Крамаржа.

– Два дорогих гостя – два посла! – разливался, по обычаю, в «Донских Ведомостях» сладкозвучный П. Казмичов. – Один от родного славянства, веками погребенного и ныне воскресающего для великой мировой жизни. Другой – посол от единой, великой России, которая ведь когда-то была, которой теперь нет, но которая ведь будет. И оба гостя, оба посла, прибыли к нам из Парижа. Оттуда, где ныне центр мировой жизни[208].

Посол от великой и единой, проживающий в Париже, 21 октября сообщил Кругу, что его, маклаковское, дело трудное, но благодарное; рассказал, как он живет и работает в Париже в передних французских министров и как собирает землю русскую, находясь за тысячи верст от нее.

– Господа! – говорил он вдохновенно, в кадетском экстазе. – Россия встает. У нас, русских людей, действительно, есть большая вина: мы слишком много говорили, но у нас оказалось мало работников. Мы должны исправить ошибки. Друзей же у нас больше, чем надо.

Харламов, собиравший русскую землю на Дону, заверил своего товарища по партии в том, что Дон не вносит дисгармонии в созидаемое Маклаковым в Париже здание великой и единой.

– Казачество – вполне здоровый, государственный элемент. Мы и не мыслим себя вне России. Мы лишь хотим жить свободной жизнью и потому не признаем никаких насильников. Мы восстали против советов, потому что они несут деспотизм. Мы клином врезались в Советскую Россию, мы авангард великой и неделимой[209].

Приятели раскланялись и пожелали друг другу возможно скорейшего возвращения в Таврический дворец.

А «хузяева», поаплодировав заморскому гостю, разошлись сражаться в «очко», решая при этом вопрос, не пора ли подавать в интендантство требование на валенки.

Павел Михайлович Агеев, член Круга, наиболее ненавистный и «единонеделимцам», и донским помещикам, уже весною оправился после зимнего ранения и опять заработал над земельным законом. Разъясняя в «Донских Ведомостях» сущность предстоящей реформы, он в одной из статей довольно хлестко проехался по адресу землевладельцев, как нынешних, так и их родоначальников, получавших иногда громадные наделы чисто жульнически.

Донские помещики, считавшие Агеева главной язвой Круга и не добившие его зимой, решили теперь разделаться с ним открыто, не прибегая к помощи наемных убийц.

Первым взъелся крупнейший таганрогский землевладелец С.Ф. Ефремов, потомок старинного донского атамана Даниила Ефремовича, увековечившего свое имя не столько боевыми подвигами, сколько громадным серебряным паникадилом, которое он пожертвовал в Киево-Печерскую лавру[210].

21 августа этот родовитый барин прислал худородному усть-медведицкому казаку грозное письмо:

– Считая лично себя и своих предков оскорбленными вашей статьей по земельному вопросу, требую в трехдневный срок прислать мне ответ с извинением. В противном случае я оставляю за собой свободу действий.

– Оскорблять вас и ваших предков я не думал, ибо ни вас, ни их не знаю. Если вам угодно удовлетворение, то могу его дать при рассмотрении этого дела в суде, государственном или третейском, в какой вы пожелаете обратиться, – ответил Агеев.

Вскоре после этого он уехал в Грузию.

Оскорбленный «зубр» не успокоился.

1 октября, по возвращении в Новочеркасск, Агеев получил вторичное письмо от Ефремова, на этот раз