Лиззи в отчаянии заломила руки:

– Вы совсем не хотите мне помочь!

– Я как раз вам помогаю, насколько хватает моего разумения.

Он подошел к забившейся в угол девушке и погладил по лицу – провел пальцем по линии бровей. Жест поразил Лиззи своей интимностью.

– Вы упрямица, Лиззи. Вам нравится все, что блестит. Вы хотите видеть Лондон у своих ног. Но здесь, – Уилл Марсден на миг задержал ладонь возле ее сердца, – живут такие несуразные романтические мечты!

– Я всегда казалась себе довольно циничной.

– И я считал себя циником. А для циника нет худшего наказания, чем влюбиться и понять, что цинизм может быть отличным щитом против пустых увлечений, но ему не устоять перед истинной любовью.

– Никогда не думала, что могу так влюбиться, – призналась Лиззи запальчиво.

– Я тоже не думал, что вы на такое способны. Что дает мне основания серьезно за себя тревожиться.

Лиззи возмущенно воскликнула:

– Чудесный комплимент женщине, которую любишь!

– Я не хочу вас оскорбить. Выйти замуж за человека ниже себя по положению – это противоречит инстинкту большинства женщин нашего класса. Я не могу обещать вам совершенного счастья: его просто не существует. Время от времени нам будет казаться, что наша совместная жизнь не удалась. Не раз вы позавидуете новой миссис Сомерсет и пожалеете о своем выборе. И я не знаю, достанет ли вам мудрости, чтобы преодолеть неизбежные задние мысли – и преодолевать их вновь и вновь.

Лиззи устало покачала головой:

– Вы буквально толкаете меня назад в объятия жениха. Неужели вам нечего сказать в свою пользу, бросить мне приманку? Значит, если я выйду за вас, мне нечего ждать, кроме серого и убогого существования?

– Приманку? Хм. – Его палец погладил ее нижнюю губу. – Для начала множество симфонических концертов. Кстати, от мистера Сомерсета вы этого не дождетесь. Не думаю, что плотские желания сильно занимают его ум.

– Может быть, и мой тоже – после Генри Франклина.

Склонившись к Лиззи, Марсден провел языком там, где только что был его палец, и ощущение было такое, словно он приласкал другое, очень интимное, место. Лиззи закрыла глаза от удовольствия. Она была потрясена.

– Вы в этом уверены? – прошептал Марсден.

Лиззи тихо засмеялась, и последние остатки тяжелых сомнений ушли прочь.

– Может, и нет. Но не думаю, что брак может держаться только на плотских радостях. Что еще вы можете мне предложить?

Он поцеловал ее в губы.

– Я буду ценить и уважать ваш ум. – Поцеловал снова. – Дам вам свободу – в той же мере, как себе самому. – Новый поцелуй. – И непревзойденную любовь, и заботу о чудесной, очаровательной старушке, в которую вы однажды превратитесь.

Его поцелуи, его слова заставили сердце девушки жарко трепетать. Вдруг ей стало страшно, что она сей же миг готова признаться, что согласна бросить все ради него! Лиззи отвернулась и выбежала из гостиной.

Стюарт мало-помалу напивался. После ухода Верити Дюран он не двинулся с места, только снова и снова наполнял стакан.

Он всегда презирал крепкие напитки как средство забыться. Самым ужасным воспоминанием детства было видение пьяной матери, лежащей в пьяном оцепенении в их доме в Торки. Но сегодня и бутылка не помогала. Сколько стаканов он уже осушил? Пять? Семь? Тогда почему же ему было больно дышать, словно легкие проткнули иглой?

Зазвонил дверной звонок. Стакан выпал из его руки и упал к ногам.

Сколько времени прошло с тех пор, как она ушла? Как отсчитывают время в аду? Может быть, он сидит в кабинете и пьет уже много дней? Однако слуги еще не вернулись и не стоят в дверях, вытаращив на него изумленные глаза. Значит, он тут не так уж долго.

Стюарт взял новый стакан и налил виски до половины. Звонок задребезжал опять. И этот стакан чуть не упал на ковер.

Неужели она? И что ему делать, если это она? Один раз он прогнал ее и потерял все, что у него было. Ему недостанет ни чести, ни добродетели, ни просто силы, чтобы прогнать ее снова. Даже гнев куда-то улетучился. Тупое уныние, царящее в его голове, истощило умственные силы, необходимые, чтобы питать и лелеять гнев.

Стюарт опрокинул в себя содержимое стакана. Он не пойдет открывать. Пусть поймет, что он прогнал ее не в порыве мимолетной злости. Нет, он тщательно обдумал свое решение. Принципиальное решение. Этой женщине нет места в его жизни, и никогда не было. Почему она никак не поймет? Почему не оставит его в покое, не даст его душе спокойно умереть?

Стюарт пересек кабинет, спотыкаясь и чуть не падая, потому что ковер был усыпан осколками, и встал перед каминной полкой с часами. Который час? Стюарт не мог ра-. зобрать, где какая стрелка. Одна из стрелок двигалась со скоростью улитки-инвалида. Она ползла. Шаркала по циферблату. В одном месте – он мог бы поклясться – стрелка вообще решила немного поспать. Пока эта стрелка опишет круг, ясноглазые младенцы успеют вырасти, жениться, состариться и превратиться в слабоумных стариков. Черт, поднимутся и падут целые династии!

Стюарту удалось выдержать целую минуту и не броситься открывать дверь – кстати, и за каминную полку можно было не хвататься так отчаянно. Еще минуту и еще одну. Верити в конце концов поймет, что он решил твердо, ничто не собьет его с выбранного курса.

Звонок прозвенел в третий раз. Его сердце сжалось. Стюарт повернулся – и упал, прямо на острый осколок. Поднялся на ноги, вытащил осколок из раны на колене и бросился бежать. Ударился плечом о дверной косяк, другим плечом толкнул часы-футляр и чуть не упал лицом о дверь.

«Не забудь закрыть дверь, прежде чем ты ее поцелуешь».

Стюарт рывком распахнул дверь и в следующую секунду с шумом захлопнул. Его сердце было разбито – как разлетевшиеся на мелкие осколки стаканы в его кабинете.

За дверью стояла вовсе не Верити, а миссис Аберкромби, которая забыла ключи. А он только что изменил своим принципам, всем до единого.

Верити нашла Майкла на переднем крыльце домика егеря, где он курил. На Майкле была старая твидовая куртка, слишком свободная и короткая для него, заляпанные грязью сапоги и надвинутая по самые брови шерстяная кепка. Сейчас своей манерой курить он ни в коем случае не походил на элегантного джентльмена, держа сигарету между большим и указательным пальцами и затягиваясь с жадность рабочего человека. Кончик сигареты то и дело вспыхивал красным огнем.

Как правило, Майкл возвращайся в Фэрли-Парк к середине декабря. Но на сей раз он был приглашен провести неделю в конце семестра в дом одноклассника. Майкл приехал лишь накануне.

– Ходил охотиться?

Майкл поднял голову. Он явно удивился – должно быть, глубоко задумался, вот и не видел, как она подошла.