– Застрелил оленя, – ответил он, даже не пытаясь спрятать сигарету. Напротив, сунул руку в карман и вытащил сигарету для Верити.

Она ее взяла. Верити никогда не курила в присутствии Майкла, но ее вовсе не удивило, что сын знает о ее маленьком грехе.

– Спасибо. Выкурю позже.

Майкл сделал последнюю глубокую затяжку. Сойдя с крыльца, выбросил окурок туда, куда, стряхивал пепел, и забросал его снегом. Поднявшись назад на крыльцо, распахнул перед Верити дверь:

– Зайдете?

Она вошла в гостиную первой.

– Папа и мама отдыхают?

Роббинсы любили подремать днем. Именно в этот час Верити обычно навещала сына. Оставаться с ним наедине было гораздо приятнее, чем под присмотром его приемных родителей. Роббинсы были чудесными людьми, но побаивались и смущались Верити и не знали, чего от нее ждать. Их смущала ее близкая дружба с их сыном.

– Они проспят еще три четверти часа, – ответил Майкл. – Садитесь. Я принесу воды.

Верити убрала со стола газету и вязанье миссис Роббинс. Майкл вернулся с маленьким стальным чайником в руках – пригибая голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, – и поставил чайник на спиртовку.

– Я принесла миндального печенья. Тебе понравится, – сказала Верити.

Больше всего Майкл любил «Мадлен», но у Верити больше не хватало духу их печь, даже для сына. Две недели и один день миновали с тех пор, как она покинула Лондон. Но боль не стихала – боль, сожаление и резкие всплески безрассудной и ожесточенной надежды, которая еще сильнее отравляла ее существование.

– Спасибо, – поблагодарил Майкл. Он снял кепку и повесил ее на вешалку возле двери. – Мне нравится все, что вы готовите, кроме печенки.

Верити повела бровью.

– Это оскорбление моему фуа-гра, знаешь ли.

Майкл мудро решил воздержаться от ответа. Они заговорили о ее больной спине, его насморке и недавнем, крайне неудачном, кулинарном опыте миссис Роббинс. Отвечая на расспросы, Майкл играл с карманным ножиком. Как всегда, Верити осмотрела его руки. Ни синяков, ни царапин – значит, в школе не было никаких драк.

Чайник засвистел, Верити приготовила чай и выложила на поднос миндальное печенье. Майкл проглотил сразу дюжину, одно печенье за другим. Верити смотрела, как он ест. Раньше она могла наблюдать за сыном часами, как он читает, играет или бормочет что-то себе под нос, забавляясь с палочками и камушками.

Майкл взглянул ей в лицо, и Верити отвернулась. Когда он был ребенком, ей ужасно хотелось, чтобы мальчик поскорее вырос и стал таким мужчиной, за какого ей так и не посчастливилось выйти замуж. Теперь она жалела, что все произошло так быстро. Вернуть бы время, когда он был ей по пояс! Она могла обнимать его сколько угодно, а он не спешил освободиться из ее объятий.

– Слышала, тебя приглашали в гости. Тебе там понравилось?

Майкл пожал плечами:

– Ведь не откажешься же от приглашения в Букингемский дворец? Даже если предпочтешь, чтобы в драке тебе выбили зубы, чем распивать чаи с королевой?

– Было так плохо? Мне казалось, Болдуины – достойные люди.

– Я не ездил к Болдуинам. Я гостил у Коув-Редклиффов.

Миндальное печенье в пальцах Верити треснуло пополам. Графиня Коув-Редклифф, старшая дочь вдовствующей герцогини Арлингтон!

– Не знала, что у тебя есть друзья в их клане.

– В этом году Найджел Гренвилл работал вместе со мной в редколлегии школьной газеты. Если честно, я не ждал от него приглашения, да и он как-то смущался, приглашая меня в гости. Тем не менее меня пригласили, и я поехал.

– А его сестры, они хорошо к тебе отнеслись?

– Откуда вы знаете, что у него есть сестры?

– Обычно у человека бывают сестры, разве нет?

Майкл снова пожал плечами:

– Они были очень милы. Но довольно обо мне. Что происходит у вас с мистером Сомерсетом?

Чудо, что Верити не залила чаем весь стол. Еще одна беда, когда дети становятся слишком взрослыми. Они слишком много видят и слышат. Верити с тревогой взглянула на дверь – плотно ли закрыта, прежде чем ради собственного спасения прибегнуть к его же методу– скрытности.

– Ничего.

Верити готова была презирать себя за то, что все еще живет в Фэрли-Парк. Она уже вручила экономке уведомление об уходе, но назначила отъезд на тридцать первое декабря – решила использовать все время, отпущенное ей Стюартом, все, до последней секунды. Нужно провести эти последние десять дней с Майклом. Была и другая причина: если она уйдет из Фэрли-Парк, как же ей поквитаться со Стюартом, столкнуть его прочь с дороги, если он вдруг явится и станет умолять о прощении?

– Теперь ничего или вообще никогда? – настаивал мальчик. – Я показал ему вашу фотографию, и он побледнел как смерть.

Значит, вот как это произошло. К тому времени как Стюарт добрался до Кэмбери-лейн, он уже знал, что с ней сделает.

– Мистер Сомерсет и я, мы встретились однажды лет десять назад в Лондоне. На меня напали уличные грабители, и он меня спас.

– В самом деле? А я думал, судя по его реакции, что между вами было что-то большее, – холодно заметил Майкл, явно ссылаясь на ее скандальное прошлое.

– Что ж, суть да дело, то да се, и не успела я ничего сообразить, как мистер Сомерсет сделал мне предложение.

Майкл поперхнулся чаем:

– Что сделал?

Усмехнувшись, Верити покачала головой.

Майкла не смутило, что она умудрилась переспать еще с одним работодателем, но шокировало, что кто-то позвал ее замуж!

– Он просил меня стать его женой.

– Тогда почему, ради всего святого, вы не вышли за него?

– Он не знал, что я работаю на кухне у его брата, – ответила Верити. – Я ушла, ничего ему не объяснив. А потом он понял – когда ты показал ему снимок – и страшно рассердился. Он выбросил меня из своего дома, лишив работы. Я должна уехать из Фэрли-Парк еще до конца года.

Майкл изменился в лице:

– Так вы действительно уезжаете?

– Мне следовало уехать после похорон мистера Бертрама. А теперь – да, я уезжаю.

Майкл налил себе еще одну чашку чаю. Выпил до дна, глоток за глотком.

– Могу я надеяться, что вы, прежде чем уехать, удостоите меня чести узнать правду?

Его интересовал только один вопрос. Верити разглядывала обломки печенья в собственных ладонях.

– Неужели нам снова нужно об этом говорить?

– Вы же знаете – я помню вас еще с тех пор, как был совсем младенцем. Помню, как вы кормили меня из бутылочки. И вы тогда носили белую брошку на корсаже. Я все пытался ее оторвать, когда пил из бутылочки. Однажды брошь исчезла, и я ужасно расстроился. Не хотел больше пить, все пытался отыскать брошь. А вы плакали.