Он закрыл свое лицо руками, и его мощное тело с головы до ног затрепетало от муки.

Теперь и Калхасу пришлось вскочить и оглядеться вокруг себя, как бы ища оружие. Его первым движением было противостоять насилию, хотя бы даже с оружием в руке.

В Элеазаре, напротив, инстинкты солдата преобладали, и важность самого события, по-видимому, придавала ему сверхъестественное хладнокровие и спокойствие.

Он нахмурил свои густые брови, и на мгновение в его глазах блеснула молния, не обещавшая ничего хорошего врагу, когда наступит день отмщения, но слова его были спокойны и отчетливы, когда он обратился к Эске с некоторыми вопросами, благодаря которым узнал о заговоре, составленном против его дочери. Затем он на несколько минут погрузился в размышления, прежде чем начал снова говорить.

— Кто такие были люди, которым поручено ее увезти?.. На кого они похожи?.. Хотелось бы мне узнать их, коли они мне встретятся…

Его белые зубы сверкали, как у дикого зверя, когда его губы наполовину раскрылись под зловещей для похитителей улыбкой.

— Дамазипп и Оарзес, — отвечал бретонец. — Один сильный, дородный, толстый, со сросшимися бровями, другой бледный, худой, смуглолицый. Это египтянин, с обманчивым лицом египтянина, превосходящий египтян хитростью и ловкостью.

— Где они живут? — спросил еврей, прицепляя в то же время на бок грозный обоюдоострый меч.

— На Фламиниевой дороге, — отвечал Эска, — под крышей какого-то дома, где нам никогда не найти их. Но они не туда поведут ее. В эту минуту она находятся на другом конце города, в доме трибуна. — Он снова задрожал при этой мысли.

— А как защищен этот дом? — спросил Элеазар, все еще занятый воинственными приготовлениями. — Я очень хорошо знаком с его внутренним расположением. Вход туда не труден через внутренний двор, но какое сопротивление мы там встретим? Как велика будет сила слуг трибуна, которые могут собраться при первом крике тревоги?

— Увы! — отвечал Эска. — К несчастию, сегодня вечером дом трибуна укреплен гарнизоном, как крепость. Отборная шайка гладиаторов должна ужинать с трибуном и затем овладеть дворцом и свергнуть цезаря с его трона. О, я знаю хорошо, что когда гладиаторы найдут приготовленное для них пиршество, то они сядут за него, хотя бы их хозяин лежал мертвым на своем праздничном ложе. Она станет добычей таких людей, как Гиппий, Люторий, Евхенор. Но, если мы не можем вырвать ее из их рук, мы, по крайней мере, можем умереть, сделав эту попытку.

Подобные новости заставили содрогнуться соглядатая иудейской нации даже тогда, когда он был полон беспокойства за свою дочь. В одну минуту он взвесил важность своей миссии и влияние, какое эти известия могли бы оказать на судьбы его страны. Если бы заговор удался, Вителлия можно было бы уже считать мертвецом, и вместо этого обжоры, не думавшего ни о чем, кроме своих наслаждений, на которого он уже оказывал значительное влияние, ему пришлось бы иметь дело со смелым, проницательным, дальновидным полководцем, с непримиримым врагом его народа, которого никогда невозможно было бы ни ему, ни кому-либо из его соотечественников провести хитростью или обойти вооруженной силой. Как только Веспасиан облечется в порфиру, Иерусалим будет осужден на погибель. Тем не менее, Элеазар сосредоточил свои мысли на настоящем событии. В нескольких словах он изложил свой план возвращения дочери.

— Чердак отпущенников, — сказал он, — должен быть первым пунктом нашей атаки. Едва ли трибун мог приказать им привести добычу к себе сегодняшним вечером, когда у него за столом столько народу, готового оспаривать ее у него, тогда как всякий спор будет роковым для его великого предприятия. Калхас и я, мы немедленно направимся в квартиру Дамазиппа и его жалкого сообщника. Твои сведения помогут нам найти ее. Ты, Эска, пойдешь прямо к дому трибуна. Очень скоро тебе удастся разузнать, приведена ли она туда. В последнем случае ты немедленно присоединишься к нам на Фламиниевой дороге. Я не вовсе лишен друзей и дорогой позову двух или трех своих соотечественников себе на помощь. Юноша! Ты смел и честен. Мы вырвем ее из дома трибуна, хотя бы нам пришлось опрокидывать стены собственными руками. Только помоги мне прийти к негодяям, укрывающимся под этой крышей, — здесь его лицо омрачилось, и все тело содрогнулось в пароксизме сдержанной ярости, — и пусть могила отца подвергнется позору и имя моей матери осквернению, если я не омою своих рук по локоть в крови их сердец!..

Признание его храбрости и честности отцом любимой женщины еще сильнее возбудило энтузиазм Эски. В самом деле, такое признание относительно чужеземца и язычника со стороны Элеазара имело большую цену. Но сердце старого солдата чувствовало влечение к родственной натуре, неспособной испытывать эгоистический страх, и, кроме того, он был очень рад тому особому вниманию, с каким бретонец выслушивал его предположения, и его желанию тотчас приняться за дело, как бы отчаянно оно ни было.

Даже Калхас горячо пожал руку юноши.

— Нас только трое, — сказал он, — трое против целого войска. И, однако, я не испытываю страха. Я верую в Того, кто никогда не отвергал своих верных и для кого императоры и легионы не более как горсть пыли перед лицом ветра или несколько сухих сучьев в огромном огне костра. И ты, сын мой, имеешь веру, хотя и не знаешь Его. Но придет время, когда Его благодеяния сами принудят тебя познать твоего Господа и ты из одной чистой благодарности вступишь в ряды тех, кто служил Ему верно до самой смерти.

Много раз в течение этой ночи, полной тревог и приключений, Эске приходилось вспоминать слова старика. Ужасы, катастрофы, смены надежд и опасений, постепенно чередовавшихся между собой, сделали бы безумцем того, кто полагался бы только на свою силу и смелость.

Элеазар и Калхас уже готовы были на преследование: один, вооруженный с головы до ног, был страшен; другой и теперь был кроток, по обыкновению исполнен надежд. Почтенный старик, с белыми волосами и бородой, вместо всякого оружия держал в руке простую, странническую палку.

Не сказав ни слова, но пожав друг другу руки красноречивее всяких слов, все трое разошлись, чтоб начать розыски. Эска тотчас же устремился в тесные и кривые улицы, ведущие к дому трибуна, к тому самому дому, который несколько часов назад он покинул с такой радостью, когда, спасенный Валерией, сказал ему прости, наслаждаясь свободой, давшей ему возможность еще раз соединиться с Мариамной.

Скоро он достиг ненавистного дома. Здесь все казалось спокойным, как могила. Из других кварталов города время от времени доносился шум отдаленных голосов, возраставший или уменьшавшийся, смотря по тому, надвигался или отступал шумный прилив, но, погруженный в свои думы, Эска не обращал больше внимания на этот зловещий шум, так как он не говорил ему ничего нового о Мариамне. Все было погружено в молчание в портике, вестибюле и первой зале. Но едва лишь он смелым шагом перешел мраморную мостовую, как услышал внутри шумные приготовления и звон бутылок.

Подвергая опасности свою свободу и жизнь, он тихонько проскользнул вперед и украдкой бросил взгляд на залу пира, уже отчасти освещенную для торжества. Спрятавшись за колонной, он смотрел на рабов, в большинстве знавших его в лицо. Они раскладывали приборы, начищали вазы и приготовляли все нужное для пышного празднества. В продолжение нескольких минут он прислушивался, надеясь узнать из их разговора какие-нибудь новости относительно еврейки и ее похитителей.