Вдруг он затрепетал, и по телу его пробежала сильная дрожь. Как ни отважен он был, подобно своим северным соотечественникам, однако суеверие не было чуждо ему, и, хотя он не боялся ничего, что можно было осязать и что имело телесную оболочку, он страшно боялся всего, что соприкасалось с границами духовного и неведомого мира. Там, в десяти шагах от него, бледный, как призрак, с черными кругами под глазами, одетый в белое, стоял трибун, показывая, как казалось ему, рукой призрака на различные ложа и отдавая тихим, замогильным голосом свои приказания относительно пира.

— Их еще нет! — воскликнул он тоном томительного и нервного нетерпения. — Они еще не пришли! Как они медлят! Да, она обязательно должна сидеть за ужином на первом месте и тотчас же занять его как хозяйка дома! Эй, рабы! Несите еще цветов! Наполните фалернским большой золотой кубок и поставьте его рядом с моим!

Эска очень хорошо знал, к кому относились его приказания. Хотя его кровь на минуту оледенела при виде этого, как он думал, призрака его врага, вышедшего из могилы, он тотчас же овладел снова своей энергией и призвал все свое мужество на помощь против невыносимой мысли о том, что, живой или мертвый, трибун хотел обладать Мариамной. И он дал себе клятву воспрепятствовать этому, воспрепятствовать, хотя бы ему собственной рукой пришлось умертвить свою черноокую возлюбленную.

Теперь было ясно, что Дамазипп и Оарзес должны были привезти свою пленницу прямо в дом патрона и что Элеазар и Калхас напрасно пошли на чердак отпущенников, на Фламиниеву дорогу. Чего не дал бы он, чтобы теперь встретить поддержку в мудрых советах одного и в мощной руке другого! Оставалось ли ему времени уйти незамеченным и пойти позвать их на помощь? Трое отчаянных людей могли бы пробить себе дорогу посреди всех рабов Плацида, и если они могли сколько-нибудь рассчитывать на успех, то только до прихода гладиаторов. А между тем ее, видимо, ожидали с минуты на минуту. Ужасно подумать: она могла прийти во время его отсутствия, и, раз трибун овладел бы ею, было бы уже слишком поздно!

В эти минуты отчаяния слова Калхаса снова пришли ему на память.

«Нас только трое, — говорил старик, — против целой армии, и, однако, я не испытываю страха».

Эска решил, что, несмотря на свое одиночество, ему точно так же не должно бояться; он надеялся на поддержку вечной правды, которая, конечно, вмешается, для того чтобы воспрепятствовать этой кощунственной жертве.

Уверившись, что его меч свободно ходил в ножнах и повиновался его руке, бретонец, удерживая дыхание и собираясь с силами для того отчаянного дела, которое, может быть, ему пришлось бы совершить в следующую минуту, тихонько вышел из вестибюля и спрятался сзади мраморной группы, находившейся в самом темном углу портика. Там, со стойким мужеством, отличающим его племя, он решил дожидаться прихода Мариамны и попытаться вырвать ее от похитителей, как бы много их ни было, или умереть вместе с ней.

Как и во всех прочих больших городах, наиболее бедные кварталы Рима были наиболее людными. Патриции и весь богатый класс, даже живя в столице, выказывали большую любовь к сельской природе, и огромное пространство было занято садами и цветниками, окружавшими их жилища, Единственно, что наиболее низкий класс жителей вынужден был в огромном числе скучиваться в известном месте, невзирая на требования гигиены и благосостояния, и улицы, примыкавшие к Тибру или расположенные по его берегам, были более всего заселенными. Улица, где находился дом Элеазара, редко была пустынна, в какой бы час дня или ночи ее ни взять. Толпа становилась здесь особенно велика во время захода солнца, когда женщины покидали свои жилища и шли доставать воду, нужную для домашнего обихода на следующий день.

Оарзес был вполне осведомлен на этот счет, и вот почему хитрый египтянин оспаривал проект увезти открытой силой молодую девушку из дома ее отца.

— Предоставь мне заботу об этом деле, — говорил этот поистине презренный человек, обсуждая бесчестный вопрос со своим патроном. — Я знаю превосходную ловушку для того, чтоб заставить подобных пташек покинуть свою ветку и перелететь на мой палец. Сначала хитрая уловка, а затем сила. Нет нужды приводить в движение языки всех баб этого квартала. Из-за гусиного крика, почтенный мой патрон, сорвалось взятие Капитолия.

Обеспокоенная и печальная, Мариамна небрежно несла свой кувшин к Тибру. Мысли ее блуждали далеко от теперешнего занятия. Она предавалась сладким воспоминаниям и многочисленным прискорбным опасениям, когда с ней повстречалась старуха, с темно-бурым лицом, язык, движение и одежда которой выдавали ее восточное происхождение. Чужестранка задала ей несколько незначительных вопросов насчет дороги и, когда кувшин был наполнен, попросила глоток свежей воды. Мариамна, сердце которой невольно было расположено к сирийскому языку, охотно вступила в разговор с особой своего пола, в словах которой, помимо того, видно было знакомство с ее нацией. Она охотно зачерпнула воды из реки, и чужестранка начала пить с умеренностью человека, привыкшего чаще утолять свою жажду вином, чем водой.

— Она, я думаю, немного мутна, — сказала девушка, с удовольствием думая о кипящих фонтанах своей родины и, однако, сознавая, что она предпочла бы им эту мутную речку. — Если тебе угодно зайти со мной в дом отца, то я могу предложить тебе там стакан вина и кусок хлеба, чтобы подкрепиться на дорогу.

— Нет, дочь моя, — отвечала старуха, — на этот счет я не буду злоупотреблять твоим гостеприимством. Я в этом вовсе не имею нужды. Под моими поредевшими волосами еще довольно мудрости, чтобы превращать в чистую, как кристалл, воду мутные струи самой ужасной сточной канавы Рима.

И опять без особенной жадности она поднесла кувшин к губам.

— Да, я могла бы обратить безвкусную жидкость твоего кувшина в ливанское вино, а сам кувшин в золотой сосуд.

Мариамна отстранилась от нее с жестом ужаса. Она вполне верила в ее могущество, но ее религия запрещала ей входить в общение с теми, кто занимался искусством магии.

Старуха заметила ее отвращение.

— Дитя мое, — продолжала она ласковым голосом, — не бойся тайного могущества старухи. Мое знание не приносит вреда. Я приобрела его через изучение древних халдейских книг, которыми обладал некогда ваш мудрый царь Соломон. Это не более как белая магия, а этой магией не отказался бы воспользоваться и твой дед. Не бойся же, говорю тебе. Я, изучившая эти таинственные буквы, так что теперь уже не вижу ясно, я читаю на твоем нежном и бледном лице столь же хорошо, как на медных таблицах форума, и вижу на нем печаль, заботу и беспокойство по поводу того, кого ты любишь.

Мариамна задрожала. Это была совершенная правда, но каким образом старуха угадала это? Девушка робко спросила взором свою спутницу, а эта последняя, довольная тем, что ей удалось напасть на хорошую дорогу, отвечала на этот взгляд.

— Да, — сказала она, — ты думаешь, что он в опасности или страдает, ты удивлена, что не часто видишь его. По временам ты даже боишься, как бы он не оказался тебе неверным. Чего бы не дала ты, бедный ребенок, лишь бы только видеть в эту минуту его золотистые кудри и белый лоб? Я могу тебе показать его, если ты хочешь. Старуха благодарна даже за глоток нечистой тибрской воды.