Чем дальше уходили мы от дома старика, тем большее облегчение я испытывал, хотя и понимал: пока тело не будет предано земле, нельзя считать, что мы в безопасности. Но высшие силы, к которым я столько раз взывал, про себя потешаясь над доверчивым Джоном, хранили меня. Нам не встретился ни бродяга, ни стражник, и ничьи глаза не следили за нами из окон домов, мимо которых мы торопились пройти со своим грузом. Даже сторожевые собаки молчали, притаившись в подворотнях.

Любопытный ветер сопровождал нас, то и дело пытаясь заглянуть под одеяло, под которым было спрятано тело. Когда окольными путями мы выбрались из города, ветер вздохнул свободнее и понесся по дороге, подгоняя нас вперед. Вскоре мы достигли Лосиной рощи и углубились в нее по одной из троп, казавшейся менее исхоженной, чем прочие.

Далеко уйти не удалось: тачка катилась все хуже и хуже и наконец встала. Дальше было не проехать.

Луна освещала небольшую поляну, на которую мы вышли. Я понимал, что времени у нас мало: вот-вот начнет светать, и темнота, наш союзник, покинет нас. Потому схватился за лопату и, выбрав место, вонзил ее в землю.

Копать оказалось легко. Молли пришла мне на помощь, и заступ споро летал в ее руках. Вместе мы вырыли неглубокую яму, и я уже хотел перетащить тело Якоба в могилу, как вдруг Молли насторожилась.

– Тс-с-с… – прошептала она, делая мне знак. Я отложил лопату и прислушался, но ничего не услышал за безумным стрекотом цикад.

– Что такое? – тихо спросил я.

– Мне показалось, я слышала ржание лошадей неподалеку отсюда.

– Лошадей?!

Меня пробил холодный пот. Лошади могли означать лишь караульных, но что караульным делать возле Лосиной рощи, в то время как они должны нести свою службу в городе? Значит, они выследили нас.

– Быстро! – приказала Молли. – Помогите мне! Она сбросила тряпье из тележки и подхватила старика под руки. Я подчинился ее приказу, и вместе мы донесли его до выкопанной ямы. Тело легло в сырую землю, и я уже схватился за лопату, чтобы скорее забросать его землей, но по выражению лица Молли понял, что до нее опять доносятся какие-то звуки.

– Лошади? – беззвучно спросил я, доверяясь ее слуху.

Она покачала головой, и лицо у нее было испуганным:

– Я не понимаю. Мне кажется, они приближаются.

– Что?!

– Чш-ш!

Она схватила меня за руку и заставила присесть в траву. Как ни напрягал я слух, но разобрать ничего не мог.

– Нам придется разделиться, – зашептала Молли после недолгого молчания. – Вы идите к дороге и проверьте, нет ли там кого. А я пока забросаю могилу землей. Ну же, ступайте! Я справлюсь здесь быстрее вас.

Маленькая служаночка уже доказала сегодня, что умеет принимать верные решения. Я вскочил и, пригибаясь, пошел по тропе, напрягая слух. Один раз мне показалось, что с дороги доносится человеческая речь, но затем я решил, что ошибся, – или же те, кто стоял возле Лосиной рощи, ушли. Как бы то ни было, когда я осторожно выглянул на дорогу, она была пуста.

Я постоял там, глядя, как над полем ночная чернота неба сменяется синевой. Рассвет был близок – следовало торопиться.

Я вернулся к Молли и успокоил ее, сказав, что все тихо. Она уже забрасывала ветками и вырванными из земли цветами болиголова то место, где упокоился старый Якоб. Я присел над его могилой и порадовался, ощутив, что в душе моей ничего не дрогнуло. Покойный заслуживал смерти, и, раз уж он принял ее от моей руки, значит, такова была воля Божья.

На обратном пути Молли сказала:

– Я вернусь в дом, приберу там все, замою следы крови. А вы, господин Эдвард, ступайте к себе. На вас смотреть страшно.

Я согласно кивнул. Мне и самому меньше всего хотелось возвращаться в «Хромое Копыто». Теперь, когда манускрипт был в моих руках, я мог думать лишь о нем, и воспоминания о смерти старика таяли с каждым шагом, отдалявшим меня от его могилы.

– И тачку я довезу сама, – добавила Молли. – Она так громыхает по камням – избави бог, кто-нибудь проснется и увидит вас с ней! Наговорят дурного, потом не отмоетесь! А уж я-то в оправдание себе что-нибудь придумаю.

На развилке двух дорог мы с ней разошлись: Молли повезла тачку с тряпьем к дому старика, я свернул к башне. Манускрипт я еще раньше вынул из-за пазухи и обмотал плащом. Не могу объяснить, зачем сделал это… должно быть, меня страшила возможность потерять его, выронив случайно. О, то была бы жестокая насмешка судьбы! Убить ради этой книги человека – и лишиться ее! Потому-то я жадно прижимал ее к себе, борясь с желанием развернуть плащ и убедиться, что она все еще со мной.

Мне слышались шаги, слышалось тяжелое дыхание преследователей, догоняющих меня, слишком медленно идущего по мокрым камням мостовой. То и дело я оборачивался в страхе, хватаясь одной рукой за шпагу, готовый сражаться до последнего за свою бесценную ношу. Мне чудились страшные бледные лица в подворотнях, провожающие меня звериными взглядами, а за каждым поворотом я предчувствовал опасность.

Но улицы города были пусты. Ни крики, ни громкие шаги не будили Прагу. Лишь на крыше возле ратуши со скрипом вращался старый ржавый петух, да, когда я подходил к своей башне, в соседнем доме громко заплакал младенец.

Вверх по лестнице – быстрее, быстрее, с неизвестно откуда появившимися силами! Я запер дверь, развернул плащ и бережно положил манускрипт на стол.

Не могу выразить словами, какое чувство охватило меня, когда я смотрел на книгу. Я ощущал себя всемогущим и одновременно ничтожнейшим из людей, но в этом самоуничижении был привкус упоительной сладости. Я вдруг понял тех безумцев, что выбирают предмет вроде драгоценного камня или высеченного из скалы изображения божества и всю свою жизнь кладут на алтарь служения ему. Книга, лежащая передо мной, достойна этого куда больше всех драгоценностей, сводящих с ума своим блеском… Но я не стану ее слугой – лишь тем, кто получит благодаря ей заслуженную награду. С меня хватит и этого.

Я смеюсь, представляя, как изменится моя жизнь отныне. Завистники, шипящие мне вслед о «безродном Келли», проглотят свои языки. Я знаю, что просить у Рудольфа!

Но все это завтра, завтра… Я должен выспаться перед аудиенцией у короля. Сон смежает мне веки, и я засыпаю, уронив голову на стол рядом с манускриптом, положив на него ладонь.

– Вставай!

Тошку трясли за плечи, а она никак не хотела выныривать из своего сна. Ей снилось что-то нехорошее… Какая-то странная мутная река, в которой кто-то то ли тонул, то ли уплывал от нее. Но что бы ни происходило во сне, явь была еще хуже. В этом Тошка убедилась, стоило ей открыть глаза.

– Вставай, тебе говорят!

Над ней склонился Синий, и Тошка отпрянула в испуге – рожа у него была перекошена, словно он собирался придушить ее.

– Показывай! Ну?!