поселке наконец зашевелились. Крылатая лодка вывела их из тупого равнодушия. Сбегаются старые и молодые, старики и старухи, женщины и дети.

Нет, время не остановилось. И люди изменились. Нет главнейших стариков. Чобтагир отдал себя духам, старый Шоромох тоже ушел по далекой дороге, откуда никто не приходит назад. Только старая Курынь как будто зажилась навеки. Она в поселке старше всех и летами, и значением. Женщины ходят теперь на охоту наравне с мужчинами.

Только четыре коротких года прошло со времени бегства Кендыка от страшного убийства, но за эти немногие годы выросли мальчишки и девчонки. Мальчишки стали юношами, девчонки — невестами. Сестричка Моталия тоже стала взрослой девушкой. Бывший товарищ Кендыка Чепкан глядит на нее таким ласковым взглядом, как будто на теплую лепешку, и вот он запел о ней свою новую песню, известную на всей Шодыме:

Когда я смотрел на нее,

Стан точно молодая лиственница.

Когда я смотрел на нее,

Лицо словно пожелтевшая хвоя,

Глаза у нее как две черных бусины,

Кудри у ней как черные беличьи хвосты.

Сшитые вместе, как будто бахрома.

Когда подняла свои очи,

Словно блеснули серебряные шейные гривны,

Когда подняла свое лицо,

Словно серебряное грудное солнце.

Милая, взгляды ее на мне,

Как месяц играет на воде.

И Моталия запела про своего молодого Чепканчика:

Чепканчик стоит,

Как молодая рябина,

На плечах его волосы,

Как пышные листья.

Весенний день слишком длинен.

Вечера дождаться не могу.

Когда стемнело, шум услышала.

Взволнованным сердцем взглянула

Сквозь отверстие шатра,

Чепканчик стоит.

И опять запел Чепканчик:

Она была как снежинка,

И глазки у ней как изюминки,

Брови у нее как сажа,

Волосы у нее как черный мох,

Сама она светит, как плошка…

И девушка тотчас ответила:

Матушка, Шодыма-река,

Кости его как ствол горного ясеня.

Матушка, Ясашная-река,

Кости его как молодая листвень.

Волосы его красные, как хвоя лиственницы.

Сквозь дырку в палатке я на него смотрела.

Вот он пришел, мое чрево взволновалось,

Утроба взволновалась, и я упала на подстил.

Но кроме любовных утех и состязания в пении, молодое поколение видело много новых вещей. Положим, чаще всего не своими глазами, а глазами рассказчиков, бывалых и знающих людей.

Рыбаки и звероловы на реке Шодыме не очень разбираются между самолично виденным и только слышанным из других уст. Таким образом, коркодымские мальчишки узнали и про сани с круглыми полозьями, про крылатое судно из полого железа и про многое другое. Жизнь наконец захватила их также и повела вперед вслед за другими. А вот про товарища Кендыка одунские мальчишки не слышали нового. Было старое предание о небесном Кендыке, который приходит и приносит подарки и знания. Он будто приходит для каждого поколения снова и снова. Был тридцать лет назад на реке Омолоне, а пять лет назад на реке Шодыме, а еще через пять лет он придет издалека, из русской земли, и принесет погибающим одунам много пищи, много табаку и ружей. Пять лет назад он улетел на крылатом челноке под небеса, верхом на орле улетел, как Иванко, юкагирский сын, нырнул в занебесное отверстие верхом на крылатом орле. Пробрался сквозь отверстие в подножии Полярной звезды и, как время придет, опустится обратно прямо к ним.

И когда он улетал, было у него с собою лицо на бумаге, под лицом были словесные знаки. Он прочитал эти знаки, и вошла в него мудрость.

Надо учиться читать эти знаки, чтобы идти за Кендыком.

Мальчишки, товарищи Кендыка, стали учиться читать по разным обрывкам газетной бумаги, листкам протоколов, случайно попавшим из Якутска, учились не хуже Кендыка.

И напрасно девушки выдвигали вперед свои собственные письма и накалывали кончиком ножа на белой бересте обычные признания в любви. Две длинных черты рядом, обе с головами, с ногами, с руками; которая пониже — девчонка, она пишет письмо, которая повыше — мальчишка, ему пишет письмо. От девичьей головы поднимается зигзаг и восходит юноше на голову. Это значит: «Всегда о тебе думаю». От девичьего сердца восходит поперечная дуга к сердцу юноши. Конец дуги развихрен, это значит: «Всегда стремлюсь к тебе, пылаю, как огонь».

Такие любовные письма испокон веков чертили на бересте одунские девы и юноши. Но теперь не хотели понимать юноши этих писем, они думали о Кендыке, о его покровителе — Лице, о письменных знаках на бумаге.

«Вот бы прочесть эти странные знаки и узнать, чего они просят, что они сулят».

И вдруг спускается с небес летучая лодка из железа. Из лодки выходит ямщик в дохе из мохнатых собак, с глазами из твердого льда, большими, как чашки. Люди его приняли бы за Торгандру, медвежьего сына, который некогда спас людей от голода тем, что сдружился с медведями и подводил их к селениям, под копья и стрелы людей.

Глава тридцать шестая

Два дня пробыл Кендык в Коркодыме на воле, еще ничего не начинал. Он обошел дом за домом, где жили его дядья и двоюродные братья, раздал привезенные подарки, но сам поселиться у родных не захотел. Он поставил на берегу реки зимнюю двойную палатку с двускатною крышей и маленькой железной печуркой и жил спокойнее и шире, чем в жалкой хижине у дяди или брата. Мальчишки ходили к нему и ночью и днем. Ходили и роптали:

— Зачем покинул нас?

Кендык возражал:

— Но ведь я не покинул, а вернулся.

И Чепкан, как прежде упрямый и страстный, настаивал:

— Нет, ты нас покинул здесь. Сам улетел, насытил свое тело и жадную душу новой, неслыханной пищей. Мы здесь голодные. Нет у нас пищи ни телу, ни духу.

На четвертый день, поутру, племя собралось на суглан в полном составе — даже маленькие дети. Чепкан, суровый и строгий, сходил за Кендыком:

— Ну, пойдем, говори.

Старый Спиридон, единственный старик, еще не ушедший в далекую дорогу и заменявший одунам умерших шамана и начальника, стал спрашивать Кендыка:

— Ну, теперь говори. Мы станем слушать. Что делать, укажи. Пойдем за тобой, как олени из стада. Все равно погибать: не стало нам жизни. Прадеды разгневались на нас: ни рыбы в реке, ни лося в