а племя молчало. Наконец поднялся на ноги старый Спиридон. Он почувствовал себя как бы преемником умерших стариков: Чобтагира и Шоромоха. Старики эти изгнали Кендыка и хотели убить, и теперь Спиридон должен был в виде возмещения приветствовать Кендыка и согласиться на его предложение.

— Люди, решайте, — воскликнул он громко. — Так или сяк, все равно погибать. Хуже не будет.

— Хуже не будет! — воскликнули одуны громко и нестройно. Даже ребятишки лепетали:

— Не будет, не будет…

Это был крик, призывающий к бегству из старой проклятой страны, к бегству от смерти, от голода, которые таились в каждом закоулке обреченных шодымских лесов.

— Едем! — воскликнул Василко в мрачном экстазе. — Веди, пойдем. Говори, что нам делать? — спросил он Кендыка и сразу ответил на собственный вопрос: — Ребята, рубите плоты.

Закипела работа, совсем не похожая на старую, привычную. Мужчины и женщины таскали с высокого берега и укладывали на воду нетолстые бревна из самого легкого дерева: осины и тополя. Они сдвигали бревна вместе, опроушивали их, пробивая глубокое отверстие, сшивали их вместе отесанной острою жердью, как будто прямою иглою, вязали их мятою ивовой вицей и крепким древесным корнем и сверху настилали невысокий помост. На помосте выводили глиняную печку или земляной очажок, чтоб можно было варить на плоту, не слезая на берег.

Это был старый досельный одунский плот для кочевок. Каждая группа охотников вывела по новому плоту. Было одиннадцать плотов. Люди торопились связывать жалкую рухлядь и пожитки, запихивать в старые сумки из вытертой шкуры оленя, и все это ревностно сносили вниз и укладывали на плотах.

Такой странной работы здесь никогда не велось. Разве, быть может, давно, за несколько тысячелетий назад, первые одуны, досельные переселенцы, пришедшие с юго-запада, строили такие плоты, собираясь кочевать и отвоевывать новые земли, отвоевывать у леса, у лешего и подвластных ему зверей.

Два дня, две ночи собирались одуны. Никто не спал, повсюду кипели котлы, одуны съедали свои скудные запасы, не думая о будущем. В эти дни они решили во всяком случае наесться досыта, а дальше найдется…

Хуже не будет, «большие» дадут. Под знаком этих двух лозунгов происходило переселение одунов.

Женщины бросали посуду и утварь в опустошаемых домах. Было невозможно захватить все с собой. За тысячу лет обитания собрались какие-то странные вещи: собачьи корыта, огромные берестяные бураки, кадушки, куда ссыпали бруснику и сушеные грибы. Для всего этого хлама на плотах не хватило бы места.

Кия и Рия достали из чулана куклу, сделанную из скелета покойной их матери, и понесли на плот. То была странная кукла. Сестры взяли череп и кисти рук покойницы, обшили их одеждой, которую она носила, и в таком виде хранили куклу в чулане пять лет. Она была их покровительницей. Теперь они ее хотели брать с собой на новые места.

Но, странно сказать, воспротивились этому не буйные мальчишки и даже не Кендык, воспротивился этому старый Спиридон, заменявший остатку Чолгорского рода шамана и старосту.

— Нельзя брать, — прикрикнул он на женщин. — Для нового едем, а разве вы не слышали, что Кендык говорил: мертвые живым не помогают.

И куклу из мертвых костей бросили на берегу.

На третий день, к полудню, одиннадцать плотов отчалили от берега и стали спускаться вниз по тихому течению.

— Меня подождите, — приказал Спиридон, — я здесь пока останусь.

Он вытащил на берег свой узенький длинный челнок. Кендык, заинтересованный, тоже хотел остаться. Но старик воспротивился этому.

— Иди с ними, иди, — указывал он — Теперь они твои, а я побуду здесь, со старыми. Нет, ты не бойся, — ответил он на немой вопрос во взгляде Кендыка. — Я себе ничего не сделаю. К Чобтагиру идти не хочу. Я кой-чего устрою и сам вас догоню.

И тогда одуны дали дружный залп из всех своих ружей, из старых кремневых, с изломанными ложами, чиненными ремнем, и новых винтовок, блестящих, лакированных, привезенных Кендыком в подарок от «больших».

Раз, раз, раз… три ружейных залпа. Дымовое облако рассеялось в воздухе, заскрипели уключины гребей, поехали одуны на новую жизнь.

Старый Спиридон, оставшись один, запалил небольшой костерочек, бросил туда последние жертвы свои: листок табаку, щепотку чая, маленький кусочек сахару, мяса обрезок, сушеных сухожилий волоконце.

— Предки, сходитесь, сбирайте, — выкрикнул он, — нате, ешьте, торопитесь, давитесь от жадности. Вот вам последняя жертва, а больше не будет. Мы уезжаем, деды, а вы оставайтесь. Вы уж нам больше не хозяева.

Он постоял и подумал, сделал шаг к костру и опять остановился. Он хотел что-то, видимо, сделать и все не решался. Потом наконец быстро подошел к костру, выхватил горящую ветку, целый смолистый факел, подошел к своей собственной хижине, сунул под стреху раз и другой и поджег свое бывшее жилище. Старые балки и сухая кора на кровле вспыхнули, как порох. Тогда Спиридон побежал по поселку и начал направо и налево поджигать хижины, избушки и амбары, и каждый шалаш, и каждую сушильню для рыбы. Ничего не осталось после Спиридона от старого поселка. Через несколько минут весь Коркодым пылал, как огромный костер.

— Деды, улетайте, — сказал Спиридон. — Нет вам жилища на этом берегу, улетайте в густые леса, на далекие озера, падите на каменные бездны, на ребристые острые сопки, там оставайтесь и назад не возвращайтесь. Вы нам больше не хозяева.

Так кончилась старая жизнь на верховьях реки Шодымы в старом одунском поселке Последний Коркодым.

Глава тридцать восьмая

Две мощные реки, Амой Большой и Амой Сухой, сливаются вместе и в самом слиянии своем впадают в реку Родыму. Взаимоотношение этих рек приблизительно такое же, как у Волги с Окой и Камой. Но сторона, окружающая низовья обоих Амоев, не похожа на устье Оки. Охотничьи племена, некогда обитавшие по этим речным берегам, рассеялись, исчезли. Их последние остатки ушли на устье реки Родымы, еще более мощное, чем устье обоих Амоев, и там амойские переселенцы смешались с русскими казаками, русскими мещанами. Подальше от берега, по широким нагорьям, сходящим на севере в тундру, кочуют оленные чукчи. Обе большие реки все же пустынны и безмолвны. Две-три семьи, которые задержались, как чудом, на этих необозримых плесах, совершенно маломощны. Они даже не промышляют как следует рыбу, и оттого у них мало собак. Раньше они побирались около богатых чукотских стад, а теперь не осталось и этого. Того гляди, и они сбегут к русским, в бывшую казацкую станицу на западном Похотском устье реки Родымы.

Уходило двуногое население, и этот обширный край начал населяться иными племенами — четвероногими. В приречной тайге