стали плодиться огромные лоси и стройные олени. Ольховник и топольник наполнились зайцами. Тальники закипели куропатками. Взад и вперед, по течению и против течения в обеих реках заходили стада лососей: речных, и озерных, и морских, ходовых и жиловых.

Деревья, которые никто не рубил, тоже разрастались и крепли. Попадались тополи с двуобхватным стволом и еле намеченным дуплом, которое как бы указывало, откуда именно надо начинать выжигание лодки. Три века назад казачьи завоеватели выжигали из такого огромного тополя целые днища для своего неуклюжего судна, которое называлось коч, или коча. На тополевых кочах, сшитых тальничным корнем по просверленным дырам, с огромными гребями, с неуклюжим тяжелым кормилом, казаки упрямо шли вперед на завоевание новых земель.

Но теперь некому было построить и кочу. Одиночные жители ездили на утлых челноках, сшитых из трех досок, выстроганных топором до тонкости картона. Даже простые весельные лодки были далеко не у всех.

В этой обширной стране, одичавшей и словно отступившей назад на тысячу лет, поселились коркодымские одуны.

Но жизнь их устроилась совсем по-иному, чем на старом пепелище. Она началась по указке, по плану и шла, развиваясь, вперед.

Одуны привезли с собой все необходимое для стройки и для жизни. Для стройки — стальные топоры и железные гвозди, поперечные пилы и даже большую продольную пилу, которую никак не могли они направить и пустить в ход. Но русские плотники, присланные для этой цели с коряцкой базы на реке Пенжине, быстро наладили дело и стали резать из огромных лиственничных бревен доски на обшивку для стен и укладку полов.

Вслед за ними ободрились и одуны и после нескольких малоудачных опытов стали в конце концов строить хорошие русские избы, и строили их как ни в чем не бывало, как будто никогда и не жили в убогих шалашах, кое-как слаженных из тонких жердей и засыпанных землею.

Пищи хватало. Охота за непуганым зверем, успевшим отвыкнуть за минувшие полвека от близости охотника, давала обильную добычу. Ивовые верши и тонкие волосяные сети вылавливали рыбу. Помимо того, в крепком амбаре, устроенном для кооперации, было немало тяжелых мешков с пахучей ржаною мукою, бочек с маслом и ящиков с сахаром. Здесь была твердая экономическая база, созданная для одунов, которая должна была в ближайшее время превратиться в Культурную Базу, культурный городок, столицу одунского района.

Во избежание недоразумений вся обширная Амойская страна была объявлена заказником, запретным для входа и въезда других промышленников, все равно, русских или туземных, но не родственных оду нам.

В деле возрождения северных племен это был уже второй пример. На такой же почти санаторный режим попали на Саянских предгорьях загадочные карагасы, которые уже несколько веков говорят на турецком диалекте, усвоив его неизвестно откуда, но в то же время являются оленеводами, а более всего охотниками весьма первобытного типа. Карагасы окружены со всех сторон русскими землепашцами, бурятскими скотоводами. Осталось карагасов четыреста душ, а соседи посылали в карагасские леса больше двух тысяч охотников. Спасти карагасов от гибели можно было только таким особо внимательным уходом, а также усиленным снабжением.

Всемерно охраняемые карагасы наконец перестали вымирать и стали возрождаться и крепнуть для новой жизни. Даже численность их начала возрастать. Карагасы завели общественное стадо оленей и общую пушную охоту.

В такие же условия усиленной охраны попали и амойские одуны.

Каждый день приносил что-нибудь новое. Приехали русские работники из Иркутска и дальше с запада. Говорить по-одунски никто из них не умел, и учиться было некогда. Приехавшие из Якутии хорошо говорили по-якутски, и на этой культбазе спорили за преобладание два языка: якутский и русский, одинаково чуждые языку коренного населения, в недавнее время почти исчезнувшему, но ныне воскресавшему снова.

В Амойской стране создавался новый туземный район или даже целый округ, и русские пришельцы должны были учиться с отчаянной поспешностью говорить и писать по-одунски. Но писать по-одунски никто не умел, а что касается устной речи, сами одуны привыкли рассматривать собственную речь как второсортное явление.

Однако декрет об устройстве северных туземных округов требовал спешного введения коренизации, то есть перевода всех дел, административных и судебных, на туземный язык. Русские работники бросились учиться по-одунски. Не было учебников, и не было учителей. Даже никто еще не составил одунского букваря. Пришлось обратиться к ученым работам минувшего века, и труды Иохельсона об одунах, мирно хранившиеся в течение полувека на полках в книгохранилищах Академии наук, получили внезапно большую популярность. Впрочем, добрая половина этих трудов была написана по-английски. А английский язык для работников одунской культ-базы был, пожалуй, не менее труден, чем старинное одунское наречие.

Русские сотрудники хотели учиться по-одунски хотя бы из книг Иохельсона. Но сразу приступить к этой мудреной учебе было очень трудно.

Одунские переселенцы разбились на два поселка, вместе составлявшие временный Одунский рик. Очень быстро устроили все, что полагается иметь на «культбазе»: две школы, две больницы, два ветпункта, рыболовецкую артель, лисий питомник, одунское стадо оленей. Питомник попал под непосредственное попечение мальчишек и девчонок. Они объявили себя «Обществом друзей пушного молодняка» и зорко следили за песцовыми и лисьими щенятами.

С самого начала каждый завел по любимцу, унес его в собственную избу и нянчился с ним, как будто с живой куклой. Общий питомник даже пострадал от отсутствия ухода.

Однако мальчишкам никто не мешал: в одиночку, так пусть в одиночку. И еще через месяц они вернули своих пушных воспитанников в общий питомник культбазы и из упрямых единоличников стали опять энтузиастами-общественниками.

Еще через год завелось одунское стадо оленей.

Коркодымские охотники искони веков не знали ничего о домашних оленях. На западной тундре, против амойских устьев, за рекой Родымой, обитал другой обрывок одунского народа, тундренные одуны. Они с незапамятных времен были оленными, имели стада, ездили на санках, одевались в шкуры от собственного стада.

На западную тундру некогда вышли с юга ламуты и тунгусы, которые тоже были оленными охотниками. Одинаковость промысла довольно быстро повела к слиянию обеих групп: одунской и тунгусской, и так сложилось тундренное племя тунгусо-одунов, которое даже у русских носило двойное название: тундренные тунгусо-одуны или просто оленные одуны. У этих оленных одунов управление края купило две сотни оленей для коркодымских переселенцев.

Убивать оленей было строго заказано в течение тридцати лет, а между тем ягельные пастбища за минувшие полвека вполне отдохнули. Коркодымское стадо не знало падежа и стало размножаться из года в год.

Через три года, вместо тридцати лет, был сделан первый убой, и шкуры послужили сырьем для вновь открываемого замшевого производства.

Велико было торжество