Тиша опять пошел выписывать свои круги, пена запузырилась у него из пасти, оставляя влажную математическую кривую… Что тут было делать? Припадки падучей сменялись сексуальным помешательством: он трахал все подряд: одеяла, подушки, полотенца, стулья, портфели, рукописи, пустые бутылки, пепельницы, туфли, зонтики, самих гостей. Наверно, все они тогда и пришли, когда я не помню. И эти двое с психопушкой… А что, может, и впрямь меня уже опытно облучают и знай увеличивают дозу, удивляясь моей крепости, а вот на бедного Тишу лучи эти сразу оказали губительное действие? Ни разу никто не сходил на моих глазах с ума так наглядно. И все дают советы! Страна советов друг другу, как говаривал Ю., приславший мне магнитофон, который Тишка тут же весь затрахал. Американский профессор, Маффи, кажется, так его звали, тот прямо бежал, бросив магнитофон… Что, нельзя вызвать ветеринара в этой стране? Вызвать-то можно… Съесть-то он съест… И впрямь, почему это у нас еще слоны не дохнут?.. Богатая, не говори, страна… Негудбаев, тот сказал, что кошек в космос никак нельзя запускать. Они все шизые. Только собачек… «Только собачек», – говорил космонавт Негудбаев, сидя у меня на кухне и потирая для стойкости свои генеральские лампасы. Не иначе как привел его ко мне афганский майор. Разлили по новой – Негудбаев все продолжал свой рассказ про коньячный огурец. «Знаете ли вы, что такое коньячный огурец? Нет, вы не знаете, что такое коньячный огурец!» Фляжка была сделана из фольги, основной вес составляла завинчивающаяся пробка. Фляжку спрятали под панель одного из приборов, при взвешивании ракета оказалась тяжелее на полтора кило, но фляжку не обнаружили, пришлось размонтировать один экспериментальный прибор… так уже в космосе, когда фляжку-то отвинтил, она сделала «бляммп», а там же, сами понимаете, невесомость, и в воздухе повисла одна большая коньячная капля, точно огурец, пришлось его прямо в воздухе по капле весь изловить…

Потом Негудбаев исчез. Следом пропал Тишка.

Наконец приехала «скорая». Негудбаева как не бывало. На вопрос, бывает ли у кошек эпилепсия, пожали плечами, предложили усыпить. Я ни в какую, но тут исчез сам Тишка. Он давно уже подкарауливал у дверей, пытаясь улизнуть при любой возможности. Он хотел еще успеть пожить как взрослый кот: попеть, посмотреть… Преждевременность его развития доказывала смертельность болезни. Я отлавливал его на лестничной площадке, в чужих подъездах и подвалах. Он смотрел на меня оловянным, не желающим меня узнавать взором – взглядом сына, отбившегося от рук: он мне этого не прощал. В его нежелании идти домой было отчаяние решения, не только безумие. Наконец он исчез окончательно.

Господи, что я за человек такой, что со мной ни одна тварь ужиться не может! Вся моя жизнь утончилась и уточнилась и начала происходить. Она пришла сама: как я посмел ничего ей не сказать про Тишку! – мы искали вдвоем. К нам присоединялся Зябликов. «Я тебе сразу сказал, что это чумка, – сказал Зябликов, – он подволакивал ноги?» У нее с Зябликовым установилось взаимопонимание. Это всегда можно заметить, когда ее движения становятся чуть более пластичными, а взгляд на долю секунды более внимательным. Я ходил за ними по дворам, досадуя на собственную унылость и бестолковость: не мог я первым сообразить, что именно в этом подъезде мы еще не были и что тут еще один подвал есть.

Отогревались – она варила глинтвейн. Зябликов, тот мог пить что угодно, любую аптеку. Однажды он выпил дозу дезинсекталя, достаточную для уничтожения вредителей на площади в половину гектара. «Почему же именно в половину?» – возмутился я. «У нас бо2льших участков не выделяют», – доказал правоту Зябликов. И правда, он никогда не врал. Такому, как Зябликов, врать не имело смысла. Я ему уступал. Что у меня было, кроме благородной внешности? Я ее понимал.

Нашел Тишку, однако, я. Лучше бы я его не находил! Что-то было бы в том, чтобы он пропал без вести, пав участью боевого кота, а не злосчастного советского животного. У него были перебиты хвост и лапы, и с первого взгляда было видно, что он не жилец. Он, однако, царапался и вырывался, не желая себе никаких улучшений. Она увидела его у меня на руках – я тут же и был виноват в его таком бедственном состоянии. Так я его держал, как свою вину… Держи его Зябликов – был бы героем, что нашел. Найди его она, то это была бы именно она: нашедшая его! А я и держать-то его на руках не умел…

Однако и машину надо было завести мне, и рулить мне. Потому что машина была у меня, а кот у нее. Он лежал у нее на раменах, как у богородицы. Машина моя уже месяц как не заводилась. Она напоминала хозяина, как собака. Так, говорят, что с возрастом они становятся похожи. Крылья у нее были как у бабочки, так осыпались. Дырки я, по чьему-то наущению, подклеил выброшенными колготками, в цвет. Коллегия шоферов, созванная тут же, на улице, Зябликовым, ковырялась у меня в моторе. Потом мы ее толкали всей улицей. Потом никого не стало. Уже стемнело, когда она завелась сама, ни с того ни с сего. Главное было теперь не глушить двигатель и не тормозить, потому что тормоза тоже не действовали. «Смотри, – сказал Зябликов, показывая на мой задний номер, – клоп!» Впервые я видел клопа, одну из его разновидностей. Зябликов все про это знал. «Твой тихарь помогал нам заводиться, я видел». Это была такая круглая серая блямба на магните. Она была присобачена над номером. Я снял ее и повертел. А где микрофон? «Это передатчик, жопа!» – сказал Зябликов. Я приклеил ее на то же место, и мы поехали.

Как раз все ветлечебницы были уже закрыты. Мы искали все более круглосуточную, пересекая столицу из конца в конец. Господи! что это был за город… Только настоящая беда проведет нас по таким закоулкам. Место нашей жизни было указано. Раскисшие дворы и склизкие полуподвалы. Последняя тетка, шваркающая шваброй в освещенном проеме: «Как раз опоздали, голубчики, как раз только доктор ушел, а что у вас, котик?» Богоугодное, как-никак, заведение.

Я был уверен, что Зябликов мне клопа прилепил. Оказалось, и тут нет. В первом же дворе за нами сразу объявилась милиция. Сначала один как бы невзначай прошел мимо, оглядывая машину, но мы стояли, и он не подошел. Потом другой, стоило нам отойти. Зябликов опять первым сообразил: снял клопа и сунул в карман. «Я тебе докажу», – сказал он.

Так мы и катались: снимали клопа, когда останавливались, и снова ставили, когда трогались. И каждый раз из-под тротуара появлялся постовой, будто просто так: на нас не смотрел, будто даже посвистывал и на небо поглядывал. Мы обсуждали. Выходило так: они заметили, что мы заметили, и теперь их основная задача – ликвидировать секретную улику. Это поважнее, чем следить за тобой: кому ты, на… нужен?

Так мы и катили. Чулок выбился из дырки в крыле и развевался как посольский флажок. «Это когда в машине сам посол, – разъяснял Зябликов, – а если без посла, то шофер не имеет права… Машина посла экстерриториальна. Находясь внутри, вы как в посольстве, на территории своего государства».

Наша машина была экстерриториальна: ГАИ нас не останавливало, а только будто провожало взором и уходило в будку звонить по телефону. Нас, выходит, сопровождали. «Смотри, смотри!» – тыкал Зябликов в заднее стекло: там откровенно ехала черная «Волга», вся в фонарях и антеннах, со всеми примочками.