class="p">Потом беспомощно, словно ища поддержки, смотрит то на Ирэн, то на Романа, прямо на глазах,

оживающего вновь. Смотрит и не может сразу их соединить, не может быстро достроить в голове

неизвестные события и обстоятельства, стягивающие этих дорогих ему людей, не может, в конце

концов, раскусить их игру в холодность и непричастность друг к другу. Ох, какое, наверное,

мгновенное кино проносится сейчас в его воображении, где мелькают заиндевевшие окна

троллейбуса, блеск металлической трубки от гардин, остановка, скрип снега под каблуками… Хотя

83

откуда возьмутся в его голове такие детали? Это кино существует только для них. А для Серёги все

эти кадры заполнены туманом и кашей из предположений, из-за которой он на какое-то мгновение

зависает в прострации. Того и смотри, тронет он сейчас своего друга за плечо и спросит, показывая

открытку: а что, Роман Мерцалов – это ты или тут какое-то совпадение? Они, с трудом сохраняя

остаток непричастности на лицах, позволяют некоторое время побыть Серёге в этом подвешенном,

глупом состоянии, а потом, не сдержавшись, с восторженным криком, словно стосковавшиеся даже

в этой вымышленной разлуке, бросаются со своих мест в объятия друг друга, завершая свой

сценарий совершенно не предусмотренной сценой. И Серёга, едва не своротив стол на своём пути,

с радостным не то визгом, не то писком, кидается в их объятия третьим. И непонятно, кто в этот

момент счастливей – они или их дорогой родственник.

Ух, ну какими же замечательными и добрыми бывают иногда розыгрыши!

На свадебную вечеринку Серёга с Элиной (они же выступили свидетелями при регистрации)

привозят знаменитый пятирядный баян, так что не петь при таком инструменте и таком баянисте –

просто преступление. Обе семьи знают одни и те же песни. И когда поют их, то сцепляются таким

единым чувством, что уже становится совсем-совсем неважно, кто за пределами этого душевного

застолья ходит в подшитых валенках, а кто – в начищенных сапожках. Хотя в песнях-то перевес,

конечно, за деревенскими. Всё вытягивает голосистая Маруся, кажется, знающая любую из песен,

какие только есть. Серёга же просто в ударе.

– Тётя Маруся, ох, тётя Маша, – почти со стоном говорит он, – да такого голоса, как у тебя, во

всей Чите и Читинской области не найти! Его бы тебе поставить немного. Тебе же петь надо! Петь!

Жалко, что теперь в Пылёвке хора нет.

– Вот ты бы приехал да и организовал, – отвечает Маруся и на этом осекается – куда он там

приедет? – А кстати, – вдруг меняя тему, обращается она ко всем, – молодым от нас подарок!

Михаил многозначительно роется во внутреннем кармане пиджака, висящего на спинке его

стула, и вынимает конверт, купленный ещё дома на почте. Понятно, что это деньги – что они могут

из деревни подарить?

– Ну, в общем, как говорится, совет вам да любов, – поднимаясь, провозглашает Огарыш, не

умеющий правильно говорить слово «любовь». – На что потратить деньги – сами кумекайте. А

вообще-то, ты, сына, если чо надо, то спрашивай, не стесняйся. Подсобим. Но внук, само собой, с

тебя, конечно дело, причитается. Хотя если и внучка, так тоже ничо. А может, ещё и лучше. Короче,

кого хошь, того и делай. А как? Да чо тут тебя учить? Ты и сам всё знашь – не маленький поди.

– Да сядь ты! – одёргивает его Маруся, довольная сутью сказанного, но не довольная формой,

съехавшей куда-то вкось. – Чо болташь-то? Вот помело так помело! – и тут же делает очередной

поворот, обращаясь теперь уже к настоящей, не придуманной сватье. – А ну-ка, сватьюшка

дорогая, выпьем давай. Да ладно, ладно тебе, губки-то не криви, не криви! Мне, вон, тоже, может

быть, нельзя…

Время от времени Серёга скидывает с плеч ремни баяна, и они с Огарышем идут курить на

лестничную площадку, где в основном говорят о родителях. С дядей Мишей можно быть

откровенным. Каждое возвращение за стол Серёга завершает внеочередной стопкой. Всё это как-

то незаметно, под общий шум, пока не обнаруживается вдруг, что он уже в стельку пьян. И

вырубается в какую-то минуту – только что играл, и вдруг пальцы начинают непослушно путаться

на кнопках, а сам он, оказывается, уже из-за стола подняться не в состоянии – от баяна надо

освобождать.

– Ну вот, – накидывается Маруся на мужа, сидящего рядом с Серёгой, – напоил парня!

Огарыш лишь беспомощно и виновато пожимает плечами: да вроде особенно и не поил…

– Ох, Серёжка, Серёжка, – укладывая племянника на матрас на полу в другой комнате,

приговаривает Тамара Максимовна, – тебе ж поосторожней надо с этим делом. Не хватало ещё и

тебе той же дорожкой пойти …

Но Серёга уже ничего не слышит и не понимает – он просто спит. Элина уходит домой одна.

Родители уезжают на второй день после свадьбы.

– Ну что, мама, ты хоть не обижаешься на меня? – спрашивает Роман, провожая их на поезд и

явно имея в виду несбывшуюся надежду матери на его союз со Светланой Овчинниковой –

Пугливой Птицей.

– Да жалко мне, конечно, Светку, – вздохнув, отвечает Маруся, – така девка хороша, а всё-то

одна. Там ей просто пары нет. Но на тебя я уже не сержусь – эта твоя не хуже. А даже как-то

повеселей да посинеглазей… И семья у них вроде бы ничо, дружная.

– Слышь, Ромка, – говорит отец, шагающий рядом с чуть больной от похмелья головой, я чо-то

запамятовал, как фамилия-то у нашей новой родни?

– Лесниковы, – подсказывает Роман.

– Хе, Лесниковы, – хитро усмехается отец, – и в каком же, интересно, лесу эти Лесниковы такую

Голубику сорвали?

– Тьфу ты! – сердится Маруся, – Видно, не протрезвился ещё!

84

* * *

Свадебный наказ Огарыша молодые исполняют лишь с небольшой отсрочкой – Голубика

тяжелеет в пору цветения черёмухи. Как раз к этому времени удаётся, наконец, разменять

счастливую, уютную квартиру родителей, где прошла нешумная, но голосистая и душевная

свадьба. В ожидании удачного размена Роману и Ирэн, несмотря на грустные вздохи Тамары

Максимовны, пришлось пожить в общежитии. Зато уж всеобщее ожидание и суета достойно

вознаграждены: обе квартиры оказываются в пределах одного квартала, с телефонами там и там.

Заимев отдельное однокомнатное жилище, молодые принимаются энергично, с энтузиазмом

обживаться в нём. Диван и стулья покупают на деньги из конверта, преподнесенного на свадьбе.

Роман с трудом и неловкостью тратит эти мятые, аккуратно («по кепке») разложенные и

приглаженные ладонью мамы денежки на необходимые, в общем-то, вещи. Выбором вещей

занимается Ирэн. Ей это просто легче, потому что она не знает, что сами-то родители Романа

покупали