– Полезнейшая вещь! Зараз можно ухлопать человек десять-пятнадцать, представляешь, твоя милость? Прелестно! Сердце радуется от одной мысли…

– Нам срочно нужно на клиргон, – перебила она, покосившись в сторону внимательно слушавшего их перепалку гельштатца. – Ну хорошо, хорошо, купим несколько штук, но ведь не два же десятка! И ради Канструкты, давай быстрее, дело очень важное!

* * *

Клиргон Смолика имел широкий, не слишком длинный корпус, один куль, скрытый рядами узких прямоугольных щитов, две мачты, пару небольших закругленных горспригов по бокам и один треугольный сприг, то есть вертикальный киль, за кормой. Команда состояла из трех десятков человек; Тео с самого начала заявил Арлее, что в первых помощниках не нуждается, ему требуются лишь матросы и два боцмана, которые могут сменять друг друга. На торговых эфиропланах, в отличие от военных, такое допускалось, поэтому девушка не стала возражать. На корабле было четырнадцать пушек: по шесть у бортов и по одной на корме и носу.

До порта ее сопровождал онолонки. Арлея велела ему вместе с повозкой возвращаться в торговый дом и там слушать приказы Крага. Не обращая внимания на приставания нищих мальчишек и торговок, девушка решительным шагом пересекла толкучку, прошла по настилу, замахала руками и закричала – в конце концов ее увидели с клиргона, стоящего в трех десятках шагов от берега, и спустили шлюпку.

Пока та подплывала к причалам, появился Смолик, который задержался в оружейной лавке, чтобы рассчитаться с гельштатцем. Вскоре они уже находились на баке «Дали», возле носовой пушки – изящной гвардеки, узкоствольного орудия, стреляющего ядрышками размером с два кулака.

– Ты можешь плыть за кораблем так, чтобы с него не видели тебя? – спросила Арлея, пристально разглядывая бухту.

Смолик удивленно воззрился на нее.

– Ну… да, вообще-то. Есть способы. Мне уже приходилось… Во-первых, мощная труба нужна, чтоб издалека наблюдать можно было. У меня такая и есть, как-то по заказу один оптик с Бултагари сделал. И потом еще разные маневры… то отстать надолго, потом ближе – но флаг поменять… Можно, да, если это не военное судно, конечно. А кого ты… – Он замолчал, когда Арлея показала в глубину Наконечника. Повернувшись, Тео некоторое время смотрел на большую изящную ладью, чей нос украшала деревянная фигура поднявшегося на хвосте серапиона с женскими грудями – хотя самок моллюскоглавцев никто никогда не видел. На борту ярко-синими буквами было написано: «Небесные паруса».

Капитан вновь повернулся к Арлее, и та добавила:

– Но я плыву тоже.

– Плывешь… – протянул блондин неопределенно.

– Да, потому что, возможно, придется вести переговоры, которые я не могу доверить никому другому. Или принимать такие решения, что… В общем, нам надо выйти прямо сейчас, иначе потеряем его.

– Я говорил тебе недавно: теперь ты – не та, что была раньше, – заметил Смолик. – Не простая девица, поэтому тебе нужна охрана. Помнишь? Ладно, а сейчас выслушай и другое: ты – богатый человек. Не пристало тебе носиться по морям в компании простолюдинов, следить за кем-то, слушать матросскую брань… Ты зажиточный торговец, хозяйка одного из пяти крупнейших домов архипелага! А хочешь плыть…

– Мои уши не отпадут, если услышат матросскую брань, – перебила Арлея. – Послушай, я… в этот раз я не хочу приказывать, потому что это опасное дело – следить за Уги-Уги, за самим монархом. Но я подозреваю, ты просто боишься.

– «Боишься»! – Тео воздел руки, схватился за волосяную пальму на голове и потряс ее, как если бы это было натуральное дерево, с которого он хотел сбить парочку кокосов себе на обед. – Ну что за пошлая попытка, красави… хозяйка? Раздери якорем мою… Боишься! Думаешь окрутить меня таким простым маневром, твоя милость? Ничего не боятся лишь самовлюбленные болваны! Я люблю себя – но я не болван. И потому – да, я боюсь, а вернее – опасаюсь преследовать нашего гладкозадого толстячка… Ну хорошо, хорошо! Отправляемся немедля? Ладно. Но учти: на время плавания мое жалованье составит девять тарпов. Ну и всей команде необходимо будет поднять жалованье на треть относительно того, что им положено сейчас. Да, тебе это влетит в монетку – иначе, однако, никак. Это будет лишь справедливо, согласна?

– Согласна, – ответила Арлея, хмурясь. Она постепенно перенимала привычку Диша к прижимистости: деньги – не вода, они не утоляют жажду к себе, но лишь распаляют ее. Впрочем, Арлея надеялась, что таким, каким был Длог, то есть когда скупость приводит к жестокости, она все же не станет.

– Девять тарпов тебе, на треть выше – всем остальным. Мое слово. Или хочешь увидеть расписку?

– Слово твоей милости дороже всяких расписок, дороже всего… кроме поцелуя твоей милости, – откликнулся Тео. – Раз так, отплываем немедля. Я понимаю – ты уже предупредила всех в торговом доме? Примчалась сюда, зная, что уговоришь меня и это плавание состоится?

Она кивнула, и тогда блондин заключил:

– Значит, хозяйка, располагайся в капитанской каюте, я же перееду в кубрик, потому что ладья толстяка – вон она, вижу, уже покидает Наконечник. Или постой! Надо ли мне переносить пожитки, быть может, мы оба сумеем разместиться…

– Ты ночуешь в кубрике, но вещи можешь оставить, – сердито перебила его Арлея. – Они мне пригодятся. Я, как видишь, не успела прихватить багаж. А твоя одежда, думаю, сойдет для меня. Надеюсь, она чистая?

Девушка повернулась к Смолику спиной и решительно зашагала в направлении кормы.

– Торк агач долки, идхи саила таранис…

Несколько мгновений Гане казалось, что слова эти произносит голос в его голове: ясный, ровный, говорящий какую-то абракадабру, зато отчетливо. Потом он проснулся, открыл глаза и понял, что слова доносятся от человеческого силуэта, смутно видимого на фоне блеклого света, который испускали усеивающие мягкий камень стен пятна. Неподалеку раздавались другие голоса, они что-то кричали.

– Чемта мяо – пывить вьрок.

Тулага медленно сел, еще плохо соображая, что происходит. Рядом спал, подложив ладони под щеку, Кахулка. Третий раб, белый по имени Арт, стоял на коленях, повернув лицо в сторону, откуда доносился шум.

Они находились здесь уже долгое время. Рабам дали лампу, горящую тусклым синеватым светом; пропитанного маслом фитиля хватало надолго, когда он наконец выгорал, подходила к концу очередная смена. Еду приносил охранник, он же менял фитиль в лампе.

Когда их впервые привели сюда, Кахулка сказал, показывая на стену:

– Кисляк.

Там висело нечто мягкое, желеобразное, размером с кулак. С него сочился блеклый зеленоватый свет. Как только охранники ушли, бывший лодочник вместе с Артом тут же сорвали его и съели. Кисляк при этом тихо попискивал, как мякоть сырого парусного моллюска.

– Слизкий гриб, и вода, и еда там, – пояснил туземец довольно. – Теперь работать. Если алмаз не находить – нам есть не давать, а если долго не находить – приходить сюда и бить сильно-много.