сути, ничего не скрывал; с пятнами воспаленного румянца на щеках. И он все смотрел и смотрел на меня, словно не мог оторваться. А я не могла расшифровать его взгляд: что в нем было? О чем он думал все это время?

— И зачем это? — наконец, он заговорил. В вопросе звучала ирония и, быть может, даже насмешка, но смотрел он на меня как никогда серьезно.

— Я его убила, — на выдохе произнесла я и сама удивилась легкости, с которой сделала свое самое страшное в жизни признание. — Бражника. Это я.

Упал ли с моей души камень? Я не знаю. Но, договорив, я покачнулась, потому что у меня внезапно закружилась голова. Казалось, в кабинете стало не хватать воздуха, иначе чем еще объяснить потемнение у меня в глазах?..

— Твою мать, — прошептал Громов.

Впрочем, он не выглядел удивленным. Скорее раздосадованным и еще очень, очень злым. Я поспешно подошла к креслу, в которое швырнула свитер, и натянула его. И сразу же стала чувствовать себя гораздо увереннее. И даже защищеннее.

— Ты мне врала, — припечатал меж тем Громов. — С самого начала врала прямо в глаза.

— Не надо это, — хриплым голосом попросила я и прочистила горло, пытаясь вернуть словам былую твердость. — Не надо этого, Кирилл. Я тебе не под венцом солгала. Или ты бы на моем месте стал рассказывать первому встречному про все свои грешки?

— Но ты не на моем месте! — и он снова шибанул кулаком по столу. — Хер с ним, давно. Но тогда, сразу после ментовки! Сколько раз я тебя спросил, что там было?! И что ты отвечала?!

— То, что считала для себя безопасным! — я сорвалась на крик в ответ. Сжав ладони в кулаки, я вытянула руки вдоль тела и зажмурилась. — Почему я должна тебе доверять? Да меня твои же кореша на ленты порежут, если когда-нибудь эта информация всплывет. Понимаешь? И у меня нет автомата, чтобы в них стрелять, и здоровенных бугаев вокруг меня тоже нет! Конечно, я врала! Я хочу жить, понимаешь?

— Но я дал тебе и бугаев, и автомат! — оскалился он. — Ты в моем доме, под моей защитой, но все равно умудрялась вешать мне лапшу на уши!

От злости и бессилия я даже притопнула ногой. Это невозможно! Он никогда меня не поймет. Он даже меня не слушает!

— Ты не представляешь, в какую жопу загнала меня сейчас, — сказал Громов и рваными, резкими движениями прикурил новую сигарету.

— Представляю! Я в ней сама живу, прикинь?!

Он смерил меня уничижительным взглядом с высока и некоторое время мы молчали. Он быстро курил, не глядя на меня, а я стола, отвернувшись от него к окну, но искоса бросала на него короткие взгляды.

Втоптав окурок в пепельницу, он спросил уже гораздо более нормальным, спокойным голосом.

— Шрамы тебе от Бражника достались?

— От него, — нехотя отозвалась я.

— Поэтому убила?

— Ну, можно и так сказать, — пробурчала я себе под нос.

Громов помассировал переносицу и сказал.

— Вот что, девочка. Садись и рассказывай мне все, как было.

Глава 18. Гром

— … он сам меня стрелять учил. Ну, и вот, — договорив, Маша развела руками. Потом потянулась за пачкой и прикурила очередную сигарету, по-прежнему не глядя на меня.

За все недолгое время, которое занял ее сухой, сжатый рассказ о том, что случилось с Бражником, она умудрилась выкурить пять сигарет и сейчас потянулась как раз за шестой.

Я поймал себя на желании выдернуть ее из ее пальцев и убрать пачку с глаз долой. Удержался я с трудом. Ее реакцию на такое было нетрудно предсказать: ощетинится, разозлится, начнет огрызаться и отстаивать свои права.

А мне сейчас этого не хотелось.

И я почти перестал на нее злиться. По крайней мере, мне уже не хотелось схватить ее за плечи и хорошенько потрясти, словно куклу, и заставить, наконец, во всем мне признаться. Самой. И орать на нее больше не хотелось. Хотя, когда я вспоминал об этом, то снова чувствовал, как к горлу изнутри поднималась злость. Я редко выходил из себя — непродуктивно для бизнеса и для любых отношений. И редко, у кого получалось по-настоящему вывести меня из себя.

У Маши получалось. К сожалению. Мелкая упрямица, которая не желала идти на компромиссы и хотела, чтобы всегда последнее слово оставалось за ней. Она даже понятия не имела, сколько внутренних компромиссов мне пришлось заключить с самим собой за все недолгое время нашего знакомства.

Значит, Бражник ее избивал, ошпарил кипятком, и она от него ушла. А спустя полгода он снова захотел вернуть себе контроль над ее жизнью, и она его убила. Застрелила из собственного же пистолета, который потом еще и выбросила в Яузу. Ну просто Никита.

Думал пошутить, что теперь опасаюсь поворачиваться к ней спиной, но отмел эту шутку вслед за замечанием об уменьшении числа выкуриваемых сигарет.

Маша как раз закашлялась и потушила едва тронутую сигарету. Потом посмотрела на меня и сказала с обезоруживающей прямотой.

— Уже не лезет это дерьмо.

Да. Так про многое в наших жизнях можно было бы сказать.

— Что ты молчишь? — она устало откинула волосы с худого лица и посмотрела мне прямо в глаза. — Что думаешь?

Я запоздало понял, что для нее мое молчание было камнем по сердцу. Наверное, уже тысячу вариантов в голове прокрутила, что я молчу, потому что придумываю, как сдать ее ментам, или завалить и закопать прямо на участке в районе цветочных клумб.

И как ей объяснить, что уже минут десять я думаю о том, как эта наглая девчонка безо всякого смущения или стеснения стянула свой свитер и все сверкала дерзкими глазищами, показывая мне свои шрамы. А я смотрел на них и видел, как под тонкой тканью ее топа затвердели от холода соски на груди... И думал, как мне хочется, чтобы лямки сами по себе сползли с ее плеч, и тогда бы я смог разглядеть ее всю целиком.

Совершенно чокнутая, сумасшедшая девчонка с такими же выходками и жизнью.

— Как думаешь, на чем тебя менты взяли? — вместо ответа я задал встречный вопрос.

Она жалобно сморщилась, совсем как ребёнок, и пожала плечами, уже надежно скрытыми от моего взгляда тканью свитера. Я