У Корнелия ушел целый месяц, чтобы с помощью стражников взыскать с перепуганных жильцов непомерную плату; у Амелии ушло несколько часов на то, чтобы вернуть ее им.

— Все наши друзья только и говорят об этом, Амелия. Ты выставила меня на посмешище! — Они снова находились в саду. Корнелий был разъярен.

— Корнелий, — сказала она тоном, которым обычно разговаривала с десятилетним Люцием, — я же говорила тебе, что я не буду собирать деньги с этих людей. Пока у них не улучшится положение.

Он, сощурившись, посмотрел на ожерелье, которое она носила поверх одежды.

— Не знаю, что с тобой произошло, но думаю, что тебе полезно какое-то время подумать дома. Ты больше не поедешь к своей еврейке. — Он развернулся, чтобы уйти. — Амелия? Ты меня слышала?

— Да, Корнелий, я тебя слышала.

— Отлично. Значит, решено. Ты больше не будешь к ней ездить.

Она смотрела на Корнелия, думая о Рахили, которая была уверена, что близится конец света. В это верили почти все христиане, поэтому очень часто споры, возникавшие на субботних собраниях, сводились к тому, каким будет этот последний день. Может быть, земля превратится в огненный шар? Или начнутся землетрясения и потопы? А может быть, начнется всемирная война, и народы будут воевать до тех пор, пока не останутся только те, кому удалось выжить? Многие ожидали появления ангелов с трубами, другие пророчили чуму и смерть. Амелии было интересно, каким будет Корнелий, когда наступит конец света? Она видела, как он расхаживает с важным видом, как он это делал в суде, и кричит: «Одну минуту, это не положено!» Она едва сдержала улыбку.

— Амелия? Ты меня слышала?

— Да, Корнелий. Я слышала тебя.

— Отлично. Ты больше никогда не поедешь к еврейке! — Он снова хотел развернуться и снова остановился. — Амелия?

— Да, Корнелий?

Он мельком взглянул на ее грудь, на которой она смело, напоказ, носила египетское ожерелье с синим камнем, ярко сверкавшим в лучах солнца.

— Ты считаешь, это прилично? — спросил он, указывая на него.

Она посмотрела на подвеску.

— Это твой подарок, Корнелий. Разве ты не хочешь, чтобы все его видели?

После того как уехала ученица Христа Мария, в знаменательный день своего крещения, Амелия спросила Рахиль, как ей получить прощение, о котором просил Иисус для своих мучителей, и была потрясена, когда узнала, что для этого не нужно ни нести в храм деньги, ни приносить в жертву животное. Для этого также не нужно посредничество жреца или жрицы. Просто обратись к Господу, сказала Рахиль, попроси у Него прощения, только искренне, — и ты его получишь.

Она ушла от Рахили в необыкновенном волнении. Радуясь, что дома никого не было, она немедленно направилась в свое убежище — маленький садик с фонтаном и статуей Изиды, где весь вечер и большую часть ночи размышляла над тем, что произошло. Сначала она горела гневом по отношению к людям, мучающим невинные жертвы. Потом ее гнев сосредоточился на одном человеке, с которым она жила под одной крышей, — на Корнелии, который не хотел ее прощать. Когда же она уснула и проснулась в обновленном утреннем свете, страсти улеглись, и успокоившаяся душа ощутила в себе новые силы. Она больше не чувствовала боли и смятения, не ощущала себя слабой и беспомощной. И надела ожерелье с таящимся в нем образом Распятого поверх платья.

Корнелий сощурился. Амелии не свойственно шутить. Он должен сейчас же разобраться с этим ожерельем.

— Значит, решено, — сказал он. — Ты больше не увидишься с еврейкой. — Он подождал. — Ты меня слышала?

— Я слышала тебя.

— Значит, ты подчинишься.

— Нет, Корнелий. Я буду и дальше навещать свою подругу Рахиль.

— Амелия!

— Да, Корнелий?

Только теперь она заметила, что он стал зачесывать волосы вперед. К лысым в Риме относились неуважительно — это считалось признаком слабости. И мужчины, высмеивавшие своих жен за то, что те так долго возятся со своими прическами, прикладывали невероятные усилия, чтобы скрыть этот позорный дефект. Но Амелия почувствовала к мужу не презрение, а жалость. Бюсты Юлия Цезаря изображали человека с довольно редкими волосами, и все-таки он был героем, подобным богу, восхищаясь этим человеком, никто не думал о его прическе. Она хотела посоветовать Корнелию, посвящавшему долгие часы уходу за редеющими волосами, чтобы он обрился наголо — может быть, это вернет ему величественный вид.

— Я запрещаю тебе туда ездить.

Она рассматривала розы.

— Амелия, ты меня слышала?

— Я не глухая, Корнелий.

— Значит, ты больше не поедешь к Рахиль.

Она продолжала срезать цветки и складывать их в корзину. Он нахмурился.

— Тебе плохо?

— Почему ты так решил, Корнелий?

— Тебя лихорадит.

— Нет.

— Тогда почему ты так странно себя ведешь?

— Разве?

— Да что с тобой такое? — закричал Корнелий и тут же пожалел об этом. Он гордился тем, что никогда не теряет самообладания. Как ни старались профессиональные ораторы и хитрые юристы, им не разу не удалось вывести его из себя. Но это удалось — кто бы мог подумать! — его собственной жене. Он этого не допустит!

— Ты меня слышала, — сказал он твердо. И, повернувшись на каблуках, вышел из сада.

Этот странный разговор преследовал его весь день до самого вечера, но он не собирался ей потакать. Он знал, что ему нечего опасаться. Амелия ни за что на свете не посмеет его ослушаться.

Но именно это она и сделала на следующее утро.

— Где госпожа Амелия? — спросил он мажордома Фило.

— Госпожа ушла, господин.

— Куда?

— Куда она обычно ходит по субботам, господин. К этой еврейке.

Корнелий побагровел. Она посмела ослушаться. Что ж, это было в первый и последний раз.

Когда она вернулась вечером, он уже поджидал ее.

— Сними ожерелье.

— Но оно уже стало нравиться мне.

— Я знаю — это уловка, чтобы я простил тебя…

— Да что ты, Корнелий, я больше не нуждаюсь в твоем прощении. Меня уже простил Тот, кто гораздо выше тебя.

— И кто же это? — спросил он, сухо засмеявшись. — Еврейка? Амелия, сними его!

— Корнелий, раз уж ты хочешь заклеймить меня как прелюбодейку, так пусть весь мир знает о моем позоре.

— Я хочу, чтобы ты его сняла.

— Но ты же хочешь напоминать мне о моем грехе?

— Это все из-за того проклятого ребенка, да?

Она удивленно подняла брови.

— Из-за проклятого? Ты имеешь в виду нашу дочь, наше последнее дитя? Да, думаю, это обстоятельство сыграло решающую роль в том другом событии шестилетней давности. Я пыталась смириться, когда ты выбросил мою дочь, но горе сломило меня. Тебе было все равно, Корнелий. Поэтому я стала искать утешения в объятиях другого мужчины. Я поступила плохо — я знаю. Но то, что ты сделал с моим ребенком, разве было лучше?