Заключительные слова были сказаны пожилым человеком, которого звали Петр, что показалось Амелии странным, потому что, обращаясь к нему на латыни, они называли его Камнем. Ей еще не приходилось встречать людей по имени Камень. Когда она спросила, почему у него такое странное имя, Рахиль ответила ей:

— Потому что он — Симон Камень, его прозвали так за стойкость и преданность. Он был первым учеником нашего Господа.

Внешний облик Петра не соответствовал его прозвищу. Он был маленького роста, старый и немощный, и его пришлось подвести к кушетке, откуда он заговорил голосом мягким, как прикосновение перышек. Сначала он возблагодарил Господа, а потом заговорил о святости жизни. Госпожа Амелия мало что поняла из его слов, но вежливо слушала его увещевания: «Вы — избранный народ, царственное священство, народ святой… Некогда не народ, а ныне — народ Божий…»

Под конец стали собирать деньги, часть которых предназначалась для римских бедняков, а остальные — для нуждающихся христианских общин в империи. Когда все начали расходиться, Рахиль попросила Амелию остаться — она горела нетерпением услышать мнение подруги. Амелия призналась, что не понимает новой веры и не может принять приближающийся конец света.

— Благодарю тебя, дорогая подруга, за то, что пригласила меня сегодня. Но это не для меня. У меня нет веры, которой вы требуете от своих последователей. Кроме того, я не думаю, что нужна вашему Спасителю. — Она внезапно остановилась.

Немощный старый апостол Петр собирался прочесть заключительную молитву, и изумленная Амелия увидела, как он встал, поднял свои слабые руки и произнес: «Отче наш Сущий на небесах…»

Как громом пораженная, она смотрела на его протянутые то ли к небу, то ли к людям руки, вспоминая пророчество своего предсказателя. Не его ли он предсказывал?

Из-за невыносимой летней жары Рахиль стала проводить субботние собрания в окруженном колоннами саду. Народу стало приходить все больше, и она уже не могла накрывать три стола с тремя кушетками за каждым. Теперь гости усаживались на земле или на скамьях и брали хлеб с деревянных блюд, которыми их обносила Рахиль. И поскольку у них не было специальных мест для богослужений, не было храмов и синагог, а собирались они в домах друг у друга, они называли свои встречи ecclesia, что по-гречески означает «собрание» и что впоследствии будущие поколения нарекут «церковью». И дом Рахиль превратился в дом-церковь, так же, как дом Хлои в Коринфе, дом Нимфы в Лаодикее и так далее. И все эти разбросанные по миру дома-церкви они стали называть Соборной Церковью.

Христианская вера распространялась столь стремительно, что теперь Рахиль почти ежедневно совершала в своем саду обряд крещения, — в фонтане, из которого лилась вода на вновь обращенных. Она проводила его так, как научила ее двоюродная сестра Хлои, которую научил миссионер Павел, в свою очередь узнавший о нем от Петра в Иерусалиме. Этот обряд был посвящением в новую веру — так крестился сам Христос в водах Иордана, и теперь, почти сорок лет спустя, так же крестились его последователи. Но Рахиль еще только предстояло окрестить свою лучшую подругу.

Она присматривалась к Амелии, которая вносила свою долю в общинные трапезы в виде небольших хлебцев, которые она пекла своими руками и украшала крестами Гермеса.

Амелия и понятия не имела, как усердно Рахиль за нее молится. Она молилась не только о том, чтобы Амелия вступила в блаженное лоно Церкви Христовой, — Рахиль молилась о спасении бессмертной души Амелии. Обращение самой Рахиль произошло дождливым январским днем, который она никогда не забудет, когда она услышала благую весть из Палестины о том, что долгожданный спаситель евреев наконец-то пришел и что при втором Его пришествии живые объединятся с мертвыми, потому что, как говорил Павел, смерть временна и крещенные во имя Господа воскреснут. Петр возложил свои старческие ладони на голову Рахиль, и она почувствовала, как горе моментально оставило ее. Она хотела, чтобы такое же счастье испытала и Амелия.

Когда умер Соломон, именно Амелия была ее главной поддержкой и утешением: она приезжала в любую погоду, утешала или просто молчала — в зависимости от того, в каком настроении находилась Рахиль, — но всегда была рядом, делила с ней ее горе и внезапно свалившийся на нее груз безнадежного одиночества. Много раз в эти черные дни Рахиль спрашивала себя, смогла бы она пережить это, если бы не Амелия.

— У меня такое ощущение, будто я теряю себя, — призналась однажды вечером Амелия, глядя в сад, освещенный лучами закатного солнца. — Корнелий разрушает меня, Рахиль, и у меня нет сил противостоять ему.

Рахиль так хотелось сдернуть это ожерелье с шеи Амелии и растоптать ногами этот ненавистный голубой камень, стереть его в порошок! Но Корнелий проверял, чтобы жена надевала его каждый день, и Амелия считала, что она это заслужила.

— Я ведь изменила ему, — грустно говорила она.

— Амелия, послушай меня. Однажды Господь подошел к группе иудеев, которые собирались побить камнями женщину, виновную в прелюбодеянии. Они спросили Его, что Он об этом думает. А Он сказал им, чтобы тот, кто без греха, бросил камень первым. И никто, Амелия, так и не смог бросить в нее камень! Разве Корнелий безгрешен?

— Это совсем другое. Он — мужчина.

Рахиль ничего не могла на это возразить: традиционное неравенство мужчин и женщин существовало как у римлян, так и у евреев, когда отец или муж в доме был выше всех женщин. Но Иисус проповедовал равенство мужчин и женщин перед Богом, и разве сама Рахиль не была тому доказательством? В синагоге она должна сидеть отдельно, за ширмой, там она не может принимать активное участие в службе, но у себя на субботних собраниях, прославляющих жизнь, смерть и воскресение Христово, она выступает в роли диакониссы — ведет собрание, под ее руководством христиане молятся и преломляют хлеб. Когда же вернется Иисус, и наступит время Его Господа, то и для женщин, и для мужчин настанут новые времена.

Рахиль не собиралась отказываться от своих намерений относительно своей подруги. При втором пришествии Иисуса в новое Царство будут допущены только крещеные. А оно уже близится, потому что, по словам Петра, Господь обещал снова прийти на землю еще до того, как умрут его ученики. Иисус воскрес больше тридцати лет назад, те же из его последователей, кто еще жив, уже достигли весьма преклонного возраста — к примеру, Петр, который одряхлел уже настолько, что, кажется, жизнь вот-вот оставит его. И, попробовав с ночи тушившееся на медленном огне рагу с кусочками баранины, таявшими во рту, Рахиль мысленно сказала, что отдаст все силы, чтобы спасти душу своей подруги.

Амелия напевала себе под нос, выкладывая хлебцы на блюда. Выполняя эти незначительные поручения, она чувствовала, что хоть кому-то нужна. Ее домашним не было до нее никакого дела. Корнелий все больше времени проводил в императорском дворце, — он уже стал приближенным Нерона, и, хотя у Амелии было пятеро детей, один зять, две невестки и четверо внуков, ее дом на Авентинском Холме был на удивление тихим и пустынным. В нем остались только двое мальчиков: повзрослевший Гай, который уже через два года должен был надеть тогу, какую носят взрослые мужчины, — он почти все свое время проводил со школьными товарищами и наставниками, и у него не оставалось времени на мать; и маленький Люций, который, по сути, не был ей сыном, и который проводил все время со своей нянькой, наставниками и Корнелием, когда тот бывал дома. Амелия бродила по залам, колоннадам и садам их расположенной на холме виллы, как будто все искала что-то. Рахиль сказала, что так она пытается найти путь к вере, но Амелия почему-то в этом сомневалась. Если бы она искала веру, то разве не обрела бы она ее уже теперь, в этом средоточии религиозной лихорадки? Иногда она наблюдала на собраниях, как люди в религиозном экстазе начинают говорить что-то непонятное или предвещать скорый конец света. Они молились, пели и крестили вновь обращенных, называли Господа своим спасителем и вручали свои души Богу. Но до сих пор ничто из этого не тронуло души Амелии.