— По закону…

Она вздернула подбородок:

— Мне неинтересно, что написано в законе. Законы придумывают бессердечные мужчины. А дитя принадлежит родившей его женщине, разве нет? У тебя не было права бросать моего ребенка в мусорную яму, где его ждала неизбежная гибель.

— По закону у меня были на это все права, — презрительно бросил он.

— Нет! Это закон, придуманный людьми, лживый закон. Женщина рожает ребенка по закону природы, и никакой мужчина не может изменить этот закон.

Когда она повернулась, чтобы уйти, он сказал:

— Амелия, стой. Я еще не закончил разговор. — Но она молча покинула сад.

* * *

То, что Амелия открыто носила на груди синий камень, стало предметом обсуждений в их кругу, на Корнелия в очередной раз посыпались насмешки. Не вытерпев, он потребовал, чтобы она отдала ему ожерелье, но она отказалась. На всякий случай она клала его на ночь под матрас — если он попробует его выкрасть, она проснется и схватит его за руку. Но он не стал и пытаться.

Следующий разговор произошел с Корнелием, когда он ходил по дому, отдавая приказания рабам, укладывавшим вещи для поездки в деревню. Амелия решила, что он снова хочет ее наказать, но, когда он сказал: «В городе вспышка малярии. Пока не осушат Кампус Мартинус, здесь оставаться опасно», — она поняла, что это правда.

Малярия на протяжении веков осаждала город. Никто не знал, как искоренить эту болезнь, но было замечено, что, если осушить болота Кампус Мартинус, болезнь отступает. Муж Рахили Соломон, который был врачом, считал, что болезнь вызывает вовсе не плохой воздух — mat aria — давший ей название, а ее разносят летающие над болотами комары. Но Соломон был еврей, поэтому городские чиновники не стали его слушать.

В том, что переезд в деревню никак не связан с ее неповиновением, Амелию окончательно убедило требование Корнелия, чтобы и остальные члены семьи уехали за город — Корнелия вместе с молодым мужем и ребенком, двадцатилетние сыновья-близнецы Амелии со своими супругами и детьми, а также тринадцатилетний Гай и Люций, их приемный сын, за которым неотступно следовал Фидо. Вителлии, в сопровождение нянек, наставников, личных слуг и огромной свиты рабов, отбыли из Рима ранним июльским утром, горя нетерпением хоть немного отдохнуть от городской жары, вони и шума.

И только Амелию терзали дурные предчувствия.

Хотя в имении Вителлиев, как в имениях всех богатых римских семей, были рабы, которые пряли, ткали и шили для хозяев одежду, Амелия, как и большинство римских матрон, по старинке свято верила, что добродетельная женщина должна заниматься этим сама.

Поэтому сейчас она сидела в тени смоковницы в саду их деревенской усадьбы, а у ног се лежал мешок с шерстью, которую она чесала, подготавливая ее для прядения. Амелия была не одна. Вокруг нее собрались две ее дочери и две невестки — каждая качала колыбельку или держала на руках младенца, — ее младшие сыновья Гай и Люций, и несколько маленьких мальчиков и девочек, дети рабов, чтобы послушать историю о рождении человека по имени Иисус и о трех волхвах, которые принесли ему дары.

Когда Амелия закончила свой рассказ, маленький Люций встал на ноги и, обняв ее, спросил:

— Мама, а меня Иисус тоже любит?

— Дети, идите поиграйте, — вдруг резко сказала Корнелия, сетуя, что и так слишком жарко, а тут еще столько детей вокруг. Ее сестра с женами братьев, уставшие от рассказов и жары, забрали детей и направились к дому, к прохладе бьющих фонтанов. Но Корнелия осталась сидеть под смоковницей, приказав одному рабу принести еще охлажденного вина, а другому получше обмахивать их опахалом из страусовых перьев. Покачивая колыбельку, в которой вертелся в промокших пеленках ее малыш, она сказала:

— Прошлой ночью я видела сон. Что-то случилось в городе.

Ее мать вся обратилась в слух. Римляне придавали снам огромное значение. Их нельзя игнорировать.

— Ничего особенного, — сказала Корнелия, сощурившись, глядя на стену, которой был обнесен сад, как будто видела сквозь нее раскаленный от июльской жары Рим. — Просто я хочу, чтобы папа был с нами.

— У него много дел.

— Дел! — сказала Корнелия, надувшись. — Он сейчас в Риме со своей любовницей. Мама, ты ведь знала, что у папы есть любовница?

Амелия подозревала это. Корнелий сластолюбив, а так как между ними уже давно не было близости, она догадывалась, что у него был кто-то на стороне. Она снова занялась шерстью.

— Как ты можешь это позволять?

Амелия подняла глаза на дочь. Корнелия вела себя так, как будто она была пострадавшей стороной, как будто изменяли ей.

— То, что делает твой отец, касается только его.

— Ты ведь знаешь, кто она, правда? Это Люцилла. Он брал ее собой в Египет. Ты знала об этом?

Амелия не хотела это обсуждать, потому что это было неприлично и вообще не имело никакого отношения к дочери. Корнелия посмотрела на мать и сказала, нахмурившись:

— Ты стала толстеть.

Амелия оглядела себя. Да, она располнела. Но какая женщина не располнела бы после десяти беременностей?

— Это случается с возрастом, Корнелия, — ответила она, не вполне понимая, что означает эта неожиданная нападка.

— И все-таки это некрасиво. — Корнелия нетерпеливо махнула кормилице, чтобы та унесла раскричавшегося младенца. — И эта новая религия. Поклонение умершему еврею. Это неприлично.

Амелия оторвалась от своего занятия.

— Корнелия, за что ты сердишься на меня?

— Я не сержусь. — Семнадцатилетняя Корнелия, не выносившая монотонной деревенской жизни, смахнула с руки пчелу. — Просто эта его любовница… Это из-за тебя.

— Это касается только твоего отца и меня.

— Тогда зачем ты носишь это ожерелье? Ты не должна выставлять его напоказ.

Амелия сдержалась:

— Это подарок твоего отца.

— Знаешь, мама, я уже не маленькая. Я знаю, почему он его тебе подарил. Весь Рим знает. Это просто непристойно, ты словно им гордишься.

Амелия провела ладонью по расчесанной шерсти. Она никогда не обсуждала с младшей дочерью того, что произошло шесть лет назад. И надеялась, что никогда не будет.

— Корнелия, дорогая… — начала она.

— Не пытайся защищаться, — сказала Корнелия, нащупав выбившийся и прилипший к мокрой шее локон и с яростью запихивая его обратно в шиньон. — Ты оттолкнула папу от себя, — сказала она с раздражением. — Он всего лишь человек. А своей изменой ты толкнула его в объятия другой женщины.

— Корнелия!

— Это так! Иначе папа никогда бы не позволил себе неверности.

Амелия с искренним удивлением смотрела на дочь.

— Он до сих пор встречается с ней, — не унималась Корнелия. — Это все ты виновата!