— То, чем занимается твой отец в свободное время…

— Да если бы только это! Но этот мальчик, Люций… — Она говорила о сироте, которого усыновил Корнелий.

Амелия посмотрела в ту сторону, где Люций бросал палку Фидо.

— Что такое?

— Он называет тебя матерью!

— Но я и есть его мать, во всяком случае, по закону, — сказала Амелия, но ее уже осенила ужасная догадка. — И он наш кровный родственник, — продолжала она, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Его родители были из рода Вителлиев.

— Ох, мама, неужели ты так слепа?!

Вот теперь все встало на свои места. Амелия ясно увидела то, о чем подсознательно подозревала, но, обманывая себя, старалась этого не замечать: она убеждала себя, что мальчик так похож на Корнелия, потому что он тоже из рода Вителлиев. А сейчас она совершенно отчетливо увидела то, на что пыталась ей раскрыть глаза Корнелия: Люций — сын Корнелия.

Она вцепилась в ожерелье, ища успокоения в прикосновении к синему камню, и стала молиться про себя: «Господи, дай мне силы…»

— На этом мы остановимся, — сказала она строго, вынимая из мешка еще шерсти.

— И тебя совершенно не волнует, что Люций — сын Люциллы? И что весь Рим знает, что папа усыновил ублюдка своей любовницы и продолжает с ней встречаться?

— Довольно! — сказала Амелия. И, встретившись глазами со сверкающим негодованием взором дочери, Амелия только сейчас заметила, что сходство Корнелии с отцом было каким-то неестественным. Амелия помнила то время, когда у Корнелии были более мягкие черты, а выражение лица более снисходительным. Но с годами у нее выработалась привычка щипать ноздри и поджимать губы, как будто она постоянно была чем-то недовольна — в точности как делал Корнелий. В результате ее лицо приобрело разительное сходство лицом отца. — Корнелия, что я тебе сделала, что ты так меня презираешь?

Дочь отвела взгляд:

— Ты обманывала папу.

— После того как он приказал выбросить нашего ребенка. — Наконец-то она это высказала.

— Он поступил правильно! Ребенок родился уродом! Это ты сделала что-то не так!

Амелия ошеломленно смотрела на дочь, еле сдерживающую слезы. И только Корнелия успела бросить ей в лицо очередной упрек:

— Это все твоя вина! Этот ребенок… и все остальное! — как из дома выбежал раб с криком:

— Госпожа! Госпожа! В городе пожар!

Шесть дней они следили за пожаром, узнавая о нем от скороходов, которые ежедневно прибегали со свежими вестями. В деревне царило смятение, жизнь ее обитателей выбилась из своего обычного распорядка — все члены семьи вместе с рабами забирались на крышу, откуда было видно пламенеющее вдали небо. Горящий Рим…

«Неужели это конец света? — думала Амелия. — Неужели сбываются пророчества Рахили и ее друзей? И Иисус вскоре придет в Рим?»

Корнелий прислал весть, что с ним все в порядке. Он уехал в Антиум, чтобы сообщить эту новость императору. Но Амелия тревожилась за своих друзей: за старую и немощную Фиби, за немого Джафета, который не мог позвать на помощь; за однорукого Гаспара. Спасутся ли они от огня?

Позже они узнают, что пожар начался в цирке между Палатинским и Квиринальским холмами. Бушующая стихия врывалась в лавки с воспламеняющимся товаром, ветер разносил языки пламени — пожар распространился почти мгновенно, его ничто не удерживало. Сначала огонь охватил нижние уровни города, потом поднялся вверх по холмам, и никакие попытки потушить его ни к чему не привели. Но ужаснее всего была паника, охватившая горожан, — улицы были забиты людьми, пытавшимися покинуть город. Повсюду царил хаос — люди с воплями, как слепые, затаптывая упавших, бежали по заполненным дымом улицам и натыкались на стену пламени, они бежали в другую сторону — и огонь преследовал их по пятам, как чудовищный зверь. В конце концов, толпы объятых ужасом горожан выбежали за город и растеклись по полям и крестьянским хозяйствам.

Скороходы рассказывали невероятные вещи о людях, угрожавших тем, кто пытался потушить пожар; о других, в открытую разбрасывавших горящие факелы и утверждавших, что выполняют приказ. А потом началось мародерство. С еще живых людей, лежащих на улицах, срывали одежду и драгоценности. Врывавшиеся в дома мародеры избивали дубинками людей, пытавшихся защитить свои жилища.

Нерон вернулся в еще пылающий город. Он позаботился, чтобы все узнали, что император покинул безопасный Антиум, рискуя собственной жизнью ради своего народа, который он так любит, и открыл Кампус Мартинус, личные владения Агриппы, и даже собственные сады, чтобы там могли укрыться тысячи жителей Рима, оставшихся без жилья. Он приказал доставлять продовольствие из соседних городов и снизил цены на зерно. Но все эти меры не прибавили ему популярности. По Риму поползли слухи, что, пока город горел, Нерон в тесном кругу приближенных пел песни о том, как погибала Троя. Кроме того, ходили и еще более зловещие слухи: будто Нерон лично отдал приказ поджечь город, потому что задумал отстроить его заново.

К началу шестого дня огонь остался один на один с голой землей и открытым небом и наконец затих у подножия Эсквилинского холма. Из четырнадцати римских районов уцелели только четыре. Три района полностью сровнялись с землей, остальные лежали в обуглившихся руинах. А уж сгоревших особняков, доходных домов и храмов было не сосчитать.

Целую неделю у Амелии ныло сердце — она думала о своих друзьях и с нетерпением ждала от них весточки. Она бы поехала к ним сама, если бы не семья и не потоки беженцев, наводнявших дороги и просивших подаяния у дверей роскошных особняков. Она бы открыла двери для всех, но среди них было немало нечистого на руку сброда, разбойников, которые, воспользовавшись катастрофой, начали грабить деревню, врываться в дома и нападать на беженцев, пока наконец из города не прислали когорту солдат, чтобы те восстановили порядок.

И пока Амелия не получила весточку от самой Рахили, ей ничего не оставалось, как ждать и молиться.

Корнелий вернулся с сообщением, что их городские владения уцелели, но почти весь холм лежал в обгоревших руинах, а их дом сильно пострадал от дыма. Он сказал, что он сразу начал строительство новой резиденции, так что какое-то время всей семье придется пожить в деревне, где свежий воздух и чистая вода и где им не нужно опасаться болезней, которые начали распространяться в разрушенном городе.

Они вернулись почти через год, за это время Амелия получила письмо от Рахили, та писала, что ее собственный дом уцелел и что в пожаре, славу Богу, уцелели почти все прихожане домашней церкви. Они снова собираются по субботам и ждут, когда к ним присоединится Амелия. Рахили также удалось прислать гонцов с письмами от Павла, и, так как Корнелий почти все время проводил в городе, Амелия организовала собственную маленькую домашнюю церковь и предложила своим родным и рабам присоединяться. Корнелия не желала иметь ничего общего с деятельностью своей матери и, беременная вторым ребенком, раздражительная, почти все свободное время проводила в примыкавшем к вилле летнем павильоне, развлекаясь с друзьями.