– Может, правду? Давно пора кому-нибудь сказать мне правду!

– Это не должно было открыться вот так! Я не знала, что Патрисия сохранила свидетельство… Она мне сказала, что уничтожила его, когда оформила удочерение! А когда ты его нашла?

– Вчера. Лежало на дне маминой шкатулки с драгоценностями.

– Представить себе не могу, что ты, должно быть, подумала…

Тетка снова встала и пошла ко мне вокруг кофейного столика. Она попыталась схватить меня за руки, но я отодвинулась в угол дивана.

– Не надо, – попросила я. – Пожалуйста, не надо меня трогать. Мне нужны только факты.

– Сьюзен, я хотела тебе сказать с самого твоего детства, но как бы я могла? Патрисия стала твоей мамой, она тебя воспитывала как собственную дочь! Я не имела права раскачивать лодку, это бы огорчило всю семью – твою маму, твоего папу, дедушку и бабушку, и дядю Фрэнка, и это бы запутало тебя! Я поступала так, как мне казалось лучше. Я подчинилась тому, чего все хотели.

– Тогда почему вы мне не сказали сразу, как только мама умерла?

– Я думала об этом, я честно думала! Но ты так горевала, а потом я узнала, что ты ждешь ребеночка. А вдруг бы ты вконец распереживалась! И потом, пришлось бы все рассказать Венди и Крисси… Дядя Фрэнк знает. Я ему сказала перед тем, как нам пожениться. Он колебался насчет свадьбы, но в конце концов остался со мной. Я обязательно скажу девочкам, как только они вернутся с лыж своих… Когда они немного привыкнут, они будут просто счастливы, что ты их родная сестра!

– Меня не интересует, скажете вы им или нет, это решать вам. Все, чего я хочу, – добавила я медленно и твердо, – знать правду о моем рождении.

Из холла донеся телефонный звонок. Тетка дернулась ответить, но передумала. Мы молча слушали, ожидая, пока звонящему надоест или включится автоответчик. Наконец звонки прекратились. Тетка Сильвия откашлялась.

– Сьюзен, милая моя, я была совсем молоденькая… – Так началась история моего появления на свет. – Мне было всего семнадцать лет, когда я узнала. Я еще жила дома, только-только закончила школу и получила свою первую работу – в отделе галстуков в «Рэкхемс». За мной ухаживали все мальчики, но я позволяла только поцелуи – и ничего больше. Кроме одного раза… Когда я поняла, что беременна, я перепугалась. Мне казалось, жизнь кончена. – Тетка Сильвия покачала головой, словно прогоняя воспоминание.

– Вы всегда могли сделать аборт, раз уж это была такая ужасная ошибка, – не выдержала я. – Незачем было приводить в мир нежеланного ребенка!

– Не говори так, ты не была нежеланной. Я ни разу не задумалась о том, чтобы избавиться. Не то чтобы я такого не одобряла: я знала пару девочек, которые это делали и не пожалели, но по какой-то причине я сразу решила, что по этой дорожке не пойду.

Ребенок неудобно давил мне на мочевой пузырь. Я двинулась на скользком кожаном диване.

– Тогда как вышло, что вы меня отдали?

Тетка Сильвия вздрогнула.

– Когда обозначился живот, я поняла, что дольше скрывать не смогу. Единственный человек, которому я могла довериться, – твоя мама. Она уже была замужем за твоим отцом и жила на другом конце города, поэтому виделись мы нечасто. Я встретилась с ней в кафе «Кардома» в субботу в мой обеденный перерыв. Я тряслась как осиновый лист, когда признавалась. Я думала, она разозлится. Не забывай, она была на пятнадцать лет старше, то есть не просто старшая сестра, а почти как мама… Но Патриция отнеслась с полным пониманием. Она спросила, кто отец и готов ли он поступить как честный человек. Я ответила, что это был случайный знакомый с дискотеки и я не видела его ни раньше, ни потом. «Все будет хорошо, – пообещала она. – Родителям я все объясню. Что бы они ни сказали, я тебя поддержу…»

Тетка Сильвия встала взять с тумбочки золотую коробку с носовыми платками, а я пыталась осмыслить тот факт, что являюсь всего лишь результатом случайной связи. Тетка снова уселась на диван и промокнула уголки глаз, стараясь не размазать густо наложенную тушь.

– Я чувствовала себя такой виноватой, открывшись твоей матери и свалив на нее все хлопоты, но она оказалась верна слову. Она зашла к нам на следующий день, усадила твоих деда и бабку за кухонный стол и все им выложила. Так запросто, будто самое житейское дело. Твоя бабка разрыдалась, а у деда стал такой вид, будто он готов меня выпороть. Они начали наперебой спрашивать: «Что скажут соседи?» «Как ты его прокормишь?» «Кто теперь тебя замуж возьмет?» У меня не было ответов. Но твоя мама не растерялась – она все продумала. «Права ли я, предполагая, что от отца ребенка ты помощи не получишь?» – спросила она. «Да», – ответила я. «И правильно ли я понимаю, что ты не желаешь, чтобы ребенок сломал тебе жизнь?» – «Ну да», – говорю. «Тогда, Сильвия, остается одно», – говорит Патриция. Я уже поняла, к чему дело клонится. «Но я не могу отдать ребенка неизвестно кому», – возразила я. «Не неизвестно кому, а нам с Клайвом», – отвечает она.

– С какой стати ей такое предлагать? Это же вы напортачили, а не она. Это большая жертва, даже ради родной сестры.

– Для нее это не было жертвой. Понимаешь, твои мама с папой пытались завести ребенка с самой свадьбы. У Патриции было три беременности и три выкидыша, один за другим. Ей было уже за тридцать, и она думала, что так и не выносит. Мне кажется, она увидела в случившемся руку Провидения. Я еще диву далась, как она все распланировала: «Сильвия скажет начальнице, что уезжает к родственникам. Ей придется уволиться из магазина, но, надеюсь, потом ее примут назад. Она может пожить у тетки Глэдис в Риле, пока не родит, а потом вернется домой как ни в чем не бывало. Никто ни о чем не догадается, а ребенка возьмем мы с Клайвом. Так он будет расти среди настоящих родных, и все будут счастливы». После этого твои бабка с дедом попритихли. Одним махом решались две проблемы – и бездетность твоей матери, и моя нечаянная беременность.

– Очень аккуратно. Все замели под ковер.

– Меня-то никто не спрашивал, дорогая. Все решили, что я слова поперек не вякну. Я и покорилась – просто не видела другого выхода. А через неделю после того, как я тебя родила, твои мама с папой приехали в Рил. Я думала, что не смогу тебя отдать. Ты была такая красавица. Глазки голубые, как незабудки, и волосики кудрявые, такие мягонькие, ну, просто пух! Пока они болтали с теткой Глэдис, я завернула тебя в шаль, положила к тебе маленького зайчишку – я его связала в последний месяц перед родами – и все держала тебя, и держала, и держала…

Мой Банникинс. Я всегда любила с ним засыпать. Теперь он завернут в папиросную бумагу и лежит в обувной коробке на дне моего шкафа. Я привыкла считать, что мне его связала мама.

– Твои мама с папой уехали и забрали тебя с собой. Я в жизни столько не плакала и все твердила в уме, что тебя не навсегда увезли, что я смогу тебя видеть, когда захочу. Я все равно смогу тебя обнять, поговорить с тобой, смотреть, как ты растешь…

Тетка Сильвия шмыгнула носом, глубоко вздохнула и улыбнулась мне. Я отвернулась к каминной полке белого мрамора, заставленной фотографиями самой тетки Сильвии, дяди Фрэнка, Венди, Кристины и внуков. На ближайшем ко мне конце я заметила черно-белый снимок новорожденного ребенка в рамке в виде сердца. Будь это Венди или Кристина, на другом конце стояла бы идентичная фотография. А ее не было.