— А как же ее гостинка?

— Лена не планировала в ней дальше жить. Она сдала свою комнату на год, а сама сняла квартиру с поквартальной оплатой. Рублей 320 на этой авантюре выгадала.

— Так Вьюгину с ней ничего не светило?

— Андрюша, — всплеснула руками Журбина, — ты тупой, что ли? Ты что, не понимаешь, что там, за границей — свобода! Там можно говорить, думать и делать все, что захочешь!

— Думать вроде бы и у нас не запрещают.

— Думать пока не запрещают, только ты попробуй свои запретные мысли вслух сказать! Язычок-то быстро тебе прижмут.

— Не спорю. Свобода слова в нашей стране осталась только в анекдотах.

— И так во всем, чего ни коснись! Попробуй у нас выехать куда-нибудь в Занзибар. Даже пытаться не стоит — не выпустят ни за что. А на Западе — полная свобода передвижения: хочешь в Париж поезжай, а хочешь — в Лондон. На Западе, чтобы ты знал, совершенно другой уровень жизни. У них простой рабочий получает, в пересчете на наши деньги, как у нас директор крупного завода. У них джинсы — это одежда для бродяг, а у нас — предмет роскоши. У нас автомобиль — это предел мечтаний, а в Америке в каждой семье есть по автомобилю, а то и по два.

— А еще у них можно попасть на концерт группы «Бони М», — без всякой иронии добавил я. — «Бони М» — это не скоморошьи пляски по профсоюзным билетам. Я бы обязательно сходил, посмотрел на Лиз Митчелл живьем.

— Теперь до тебя дошло? У Лены появился реальный шанс вырваться на свободу! Какой тут, к черту, Вьюгин с его женитьбой. Плевала она и на Сережу, и на его любовь, и на меня, и на тебя, и на Карла Маркса бородатого.

— А вы-то, Валентина Павловна, не думали «за бугор» свалить?

— Думала много лет назад, да не получилось. А теперь мне, как ты выразился, «бэушной» старухе, что там делать, полы в богатых домах мыть? Кто меня в той же Бельгии «за просто так» кормить будет? Лена — та могла бы в крайнем случае в бордель податься, проституткой стать. Мордашка-то у нее смазливая, клиентов всегда бы нашла. Да еще экзотика такая — шесть пальцев на руке! Одна бы шестипалая проститутка на всю Бельгию была.

— Валентина Павловна, если Лебедеву убил Вьюгин, то, по-вашему, за что?

— Она ему в душу наплевала, вот он и не сдержался. Представь, он Дашке объявил, что разводится с ней, а тут надо назад возвращаться! С повинной. А Дашка его прощать не собиралась. Она столько времени Ингу терпела… А если честно, Андрей, я понятия не имею, что между ними произошло. У Лебедевой первого мая на руках было разрешение на выезд из СССР. Может быть, эта бумажка из ОВИРа и стала той последней каплей, после которой Вьюгин понял, что все кончено и она окончательно бросает его. Предает. А с предателями сам знаешь, как принято поступать.

— Интересно, а Вьюгин мог бы за границу выехать?

— Андрей, мы же договорились про него больше не вспоминать! Какого черта ты опять о нем речь завел? Забудь про Вьюгина.

— Я-то забыл, да Дарья Георгиевна напомнила.

— И про Дашку забудь. У нее своя жизнь, и ты в ее планы не входишь. Кстати, скажи, а если бы у тебя была возможность, ты бы махнул за границу?

— Не знаю, я никогда об этом серьезно не задумывался. Я, Валентина Павловна, — реалист, я в детстве космонавтом стать не мечтал.

— А вот я всю жизнь в облаках летаю.

Мы пришли в дом отдыха. Журбина ушла звонить, а я остался на попечении Валерика.

— Чем тебя развлечь? — спросил он.

— По случаю выходного дня я бы не отказался от рюмки коньяка.

— Я бы тоже не отказался, да Валентина Павловна ругаться будет.

— На меня не будет, а тебя, Валера, пить никто не заставляет. Пошли, дружище, открывай закрома Родины! В таком шикарном заведении коньяк обязательно должен быть.

Он завел меня в просторную комнату на первом этаже, представлявшую собой что-то среднее между крохотной столовой и помещением для отдыха.

На правах хозяина Валерик достал из шкафчика две рюмки, из тумбочки под цветным телевизором извлек початую бутылку коньяка, выложил на стол коробку шоколадных конфет.

— Валера, а почему вы в этот дом отдыха перебрались? Здесь чем-то лучше, чем в «Изумрудном лесу»?

— Спокойнее здесь, народу меньше, заезд не регулярный. Сегодня суббота, а постояльцев только трое на двенадцать номеров.

— Вот вы где! — раздался из дверей голос Валентины Павловны. — Валерик, что за дела, что за пьянство среди бела дня? Сходи на кухню, распорядись, чтобы нам обед сюда подали.

Я сел в кожаное кресло у журнального столика, достал сигарету, пододвинул к себе пепельницу и только тогда вопросительно посмотрел на Журбину.

— В августе месяце, если ничего не изменится, — проговаривая каждое слово, сказала она, — ты получишь однокомнатную квартиру в Ленинском районе. Если к августу ты женишься и представишь жилищной комиссии справку, что твоя жена беременна, то получишь двухкомнатную квартиру. Доволен?

Несколько секунд я сидел неподвижно, ждал, пока перестанет кружиться голова. Как только у меня прошло состояние, очень похожее на опьянение после доброй чарки водки на голодный желудок, я встал, подошел к Журбиной и поцеловал ей руку.

— Валентина Павловна, я — ваш должник!

— Кроме тетради, Лебедева тебе больше ничего не отдавала на хранение? — вместо благодарности спросила Журбина. — У нас еще одной фотографии не хватает.

— Я Лебедеву не видел с лета 1979 года. В эту среду я от нее получил бандероль. В ней были только тетрадка и записка личного характера. Валентина Павловна, неужели вы думаете, что если бы у меня была какая-то фотография, то я бы ее вам не отдал? Зачем она мне? Николаенко шантажировать? Он нынче моим главным боссом стал, буду на него рыпаться — шею свернет.

Как в кино про заграничную жизнь, толкая перед собой тележку с тарелками, кастрюльками и судочками, в комнату вошла симпатичная официантка. Она быстро сервировала стол, пожелала нам приятного аппетита и ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

На первое в доме отдыха «Журавли» подавали уху из стерляжьих голов, на второе — жаренную на углях рыбу и фасоль, тушенную в томатном соусе со специями. На десерт — клюквенный пирог. Еще на столе были два вида салатов, похожий на майонез соус, только что выпеченные хрустящие булочки вместо обычного хлеба.

— Достань из шкафа бутылку красного вина и поухаживай за мной, — сказала Валентина Павловна, садясь за стол.

— Тут белое вино есть, — сказал я, заглянув в миниатюрный бар. — К рыбным блюдам положено подавать белое вино.

— Андрюша, умничать будешь в другом месте. Я уже много лет пью только красное грузинское вино, вне зависимости от блюд на столе.

— Согласен. Этикет — это условность. Я, Валентина Павловна, с вашего позволения, выпью коньяка. Он ко всем блюдам подходит.