Наконец Моз показал: «Кто?»

– Без понятия, – сказал Альберт.

– Не очень большой, – заметил я.

– Примерно с тебя, – согласился Альберт.

«Ребенок», – показал Моз.

– Как думаешь, что он тут делает? – спросил я.

– Может быть, его как и плавник, – предположилАльберт, – река принесла.

Я подошел к скелету, на этот раз уже не так боясь, опустился на колени и внимательнее осмотрел нашего соседа.

– Смотрите. – Я показал на вмятину на виске, окруженную паутинкой трещин. – Я не коп, но уверен, что кто-то ударил этого ребенка по голове.

«Убийство», – показал Моз.

– Я бы не спешил с выводами, – сказал Альберт.

Я заметил, что в ногах скелета что-то лежит, и поднял это. Темно-коричневый и крошащийся предмет почти развалился у меня в руках, но мы все увидели, что это.

– Мокасин, – сказала Эмми.

– Индейский ребенок, – сказал я и вспомнил Билли Красного Рукава. – Что будем делать?

– Ничего, – сказал Альберт.

Я посмотрел на брата, точнее на оставшуюся от него оболочку. Может, он просто слишком устал, еще восстанавливался после схватки со змеиным ядом, но я думал, что причина лежала глубже. В Нью-Бремене он одной ногой стоял в могиле. Смерть заглянула ему в глаза, и думаю, он до сих пор был напуган.

«Ничего?» – показал Моз, и я увидел, как в нем закипает редкая для него ярость.

– Что бы ни произошло, это было очень давно, – устало проговорил Альберт. – Кто знает? Может, сто лет назад. Теперь уже ничего не поделаешь.

Я никак не мог избавиться от образа Билли Красного Рукава, так долго пролежавшего забытым в карьере, куда ДиМарко бросил его маленькое тело.

– Мы не можем его просто оставить.

– Что ты предлагаешь? – Теперь голос Альберта был холоднее камня. – Сообщить властям? Отличная идея.

«Мы его похороним», – показал Моз.

– Я не собираюсь трогать эти кости, – сказал Альберт.

Моз, который почти никогда не спорил, встал нос к носу с моим братом и сердито показал: «Он индейский ребенок, как я. Если бы я умер в той канаве рядом с матерью, я бы хотел, чтобы меня достойно похоронили. Так что мы проводим его как подобает. Я перенесу кости».

Пользуясь найденными на берегу палками, мы с Мозом выкопали яму в мягкой почве. На глубине трех футов в могилу начала просачиваться вода, и мы остановились. Моз по частям перенес скелет и уложил кости в маленькую могилу в более-менее том же порядке, в каком мы их нашли, так что казалось, будто это останки маленького индейца, прилегшего отдохнуть.

Прежде чем засыпать кости землей, Моз показал: «Скажи что-нибудь, Оди».

Моей первой мыслью было: «Почему я?» Но было очевидно, что Альберта это не интересует, к тому же так хотел Моз.

– Этот ребенок, – начал я, – был совсем как мы. Он любил чувствовать солнце на лице, любил росу на утренней траве, песни птиц на деревьях. Он любил бросать камни в речку. По ночам он любил лежать на песке, смотреть на звезды и мечтать. Совсем как мы. Были люди, которые его любили. Но однажды он ушел и не вернулся, и они были убиты горем. Они поклялись не произносить его имя, пока он не вернется. Этот день так и не пришел. Но каждую ночь его мать стояла на берегу реки и произносила его имя, и если хорошенько прислушаться ночью, то можно до сих пор услышать, как ветер над рекой шепчет это имя, чтобы его никогда не забыли.

– Какое имя, Оди? – спросила Эмми.

– Слушай ветер сегодня ночью, – сказал я.

Моз наклонился над могилой и показал: «Я тебя никогда не забуду». И начал засыпать кости землей.

Рыбалка Моза оказалась удачной, и к ужину он принес в наш маленький лагерь двух сомов. Он почистил их скаутским ножом Альберта и насадил на палочки, воткнутые в песок и наклоненные к огню, как делал Форрест почти две недели назад. Мы поели рыбу с хлебом, который я купил на деревенском рынке, а на десерт разделили плитку шоколада.

Когда стемнело, мы сидели вокруг костра, смотрели на огонь и думали каждый о своем. Я размышлял об Альберте, который превратился в призрака себя. Но из-за скелета, который мы похоронили, я также думал про папу, лежавшего в могиле для бедняков на кладбище в Линкольне. Насколько я знал, никто не проводил похоронную службу. Его просто бросили в яму и засыпали землей.

Я видел его могилу дважды. Первый раз было формальное посещение в сопровождении мистера Брикмана вскоре после того, как мы с Альбертом оказались в Линкольнской школе-интернате для индейцев. Он показал нам могилу, потом отошел, дав нам побыть несколько минут наедине, и в конце отвел нас обратно в школу. Во время того визита я ничего не чувствовал, Альберт, наверное, тоже. Мы просто стояли и смотрели на маленький знак, торчащий из земли, как отдельный бордюрный камень. Я не плакал, а под нетерпеливым взглядом Брикмана мне даже не хотелось.

Второй раз был на мой двенадцатый день рождения. К тому времени я почти забыл, как выглядела мама, и папино лицо тоже начало стираться из памяти. Я отчаянно не хотел его забывать, поэтому ускользнул из школы и вернулся на кладбище. Я не сразу отыскал его знак, потому что за бедняцкими могилами плохо ухаживали и камень зарос травой. Я опустился на колени, ободрал бурьян и прочитал имя на камне, больше там ничего и не было, только имя. Я провел там целый час, вспоминая о папе все что мог.

Он был человеком, который любил музыку и посмеяться. Я помню, что каждый раз, когда он наклонялся обнять меня, его щека была колючей из-за щетины. Он читал нам сказки перед сном. Его голос менялся, когда он говорил за разных персонажей. Теперь я думаю, что в других обстоятельствах он мог бы стать актером. Но он стал бутлегером и после маминой смерти работал развозчиком на других более влиятельных бутлегеров. Он вырос в холмах Озарка, где изготовление кукурузного спирта было старой доброй традицией, и не стыдился того, чем зарабатывает на жизнь. Он взял нас с собой в поездку из Миссури в Миннесоту, и мы устроили лагерь на берегу Гилеада на окраине Линкольна. В ту ночь мы с Альбертом остались у реки, а папа поехал на своем пикапе модели «Т» в город доставить товар. Он так и не вернулся. За нами приехали люди шерифа, тогда-то мы и узнали правду о его смерти. Ему выстрелили в спину и оставили умирать. Нам никогда не объясняли мотив, никогда не называли подозреваемого. Мой папа был жуликом и кончил как жулик. А мы с Альбертом были сыновьями жулика, и нашим приговором стала жизнь под пятой Черной ведьмы. Почему два белых мальчика оказались в школе для индейских детей? Тельма Брикман всегда объясняла это так: «Мы предложили принять вас, потому что государственная школа для сирот уже заполнена. Вы должны быть благодарны, что не попрошайничаете на улицах». Но Кора Фрост сказала нам, что Брикманы каждый месяц получали от государства чек за наше содержание.

Хотя мама была лишь смутной тенью в прошлом, я все еще помнил папу, и Альберт тоже его помнил, и мы знали о своих корнях и о том, что у нас есть родня в Сент-Луисе, тетка, которая пыталась посылать нам деньги, заботиться о нас единственным возможным для нее способом. Эмми помнила обоих родителей, и у нее даже была фотография, чтобы освежать их образ в памяти. Но когда я смотрел на Моза, который задумчиво глядел на огонь, я понял, что он, наверное, не помнит никого. На ум пришли слова сестры Ив о том, что ищет каждый из нас и что Моз хочет знать, кто он.