Если бы Гейру еще вчера предсказали, что он пойдет наперекор обычаям и желаниям всего рода, помешает отдать погибшему брату последний погребальный долг, он ни за что не поверил бы. Да и сейчас, мчась по темным долинам с дрожащей девчонкой перед седлом, не верил, что сделал это. И ведь как хорошо, как ловко, как умело сделал! Такое бы умение, дерзость, решительность да на что-нибудь другое! И ремни собрал, и все «приданое» затолкал в седельные сумки, как будто его забрали альвы, и мед с пивом вылил в землю. И даже черный камень размером с конскую голову из ручья притащил! Мысленно оглядываясь, Гейр придирчиво проверял, не упустил ли чего-нибудь, и все равно не мог поверить, что сделал это. Вроде все в порядке: следов не останется, свежая земля на кургане ночью подмерзла и не проминалась под ногами, ремни он нарочно резал только в одном месте, чтобы не потерять в темноте ни одного обрывка… А камень что – он камень и есть. Он будет молчать, и теперь ни один колдун не определит, был ли он когда-нибудь темным альвом или так и лежал камнем с тех пор, как Светлые Асы разбрасывали Имировы* кости…

И как такое только в голову могло прийти! Если бы Гейру рассказали про другого парня, который пожалел девчонку, сестру кровного врага, и из-за нее лишил родного, бесчестно убитого брата посмертной охраны подземных владык, он счел бы его бессовестным безумцем с трепетным сердцем кобылы и глиняной головой. Но вот она, сокровище с сопливым носом, прижимается к груди, как младенец к матери. И сейчас Гейру было все же спокойнее, чем на поминальном пиру, когда все люди сидели в теплом доме, пили пиво и ели горячее мясо, а маленькая, глупенькая, ни в чем не повинная девушка лежала связанная на холодной земле и ждала, когда за ней придут. Ее жалобные крики, ее плач стояли в ушах у Гейра, от них кусок застревал в горле. Он старался гнать прочь неуместную, глупую жалость, но вдруг подавился, да так, что слезы полились градом и дядька Хальм долго колотил по спине, пока Гейр не смог снова вздохнуть. И тогда он поднялся, рукавом вытер слезы, кивком поблагодарил родича и вышел. Знак богов.

Когда человек чего-то хочет, любая мелочь сойдет за знак богов.

Почему-то Эльдис никак не связывалась в сознании Гейра с Вигмаром сыном Хроара. Он просто привык видеть ее рядом с Лисицей, но между ними не было никакого сходства, да и дочерью Хроара ее не называли, и Гейр считал ее кем-то вроде воспитанницы Хроара и Хлоды. Да, отныне ненависть и месть Вигмару Лисице станут целью жизни всякого, в ком течет кровь Стролингов. Но трудность для Гейра состояла в том, что Эльдис тут как бы ни при чем.

– Ты там жива? – шевельнув плечом, вслух спросил он, когда Поле Павших осталось далеко позади. – Эй! Невеста свартальвов!

– А? – Тяжелая голова Эльдис приподнялась, и в хриплом голосе звучало столько растерянности, что Гейр пожалел, что разбудил девушку.

– Ничего! – Гейр передумал разговаривать. Внезапно ему стало стыдно перед ней самой за свой непонятный поступок. – Спи давай. Еще не скоро приедем.

– А куда мы едем? – наконец догадалась спросить Эльдис.

– К Гриму Опушке. Он ведь с вами дружил? Он тебя примет и спрячет. Отдашь ему это все золото и все прочее.

– Да. Он меня примет. И Гюда, и Асдис… – забормотала Эльдис, вспоминая хорошо знакомую семью. Ощущение жизни и память вернулись к ней во всей полноте, она разом вспомнила все, что предшествовало ее спасению от каменных врат Свартальвхейма. – Ой! – вскрикнула она. – А как же… А где…

Гейр невольно напрягся; Эльдис почувствовала это и осеклась, не решилась произнести имя Вигмара.

– А как же Хроар? И Хлода? – спросила она чуть погодя. – Они же ищут меня.

– Хроар уже никого не ищет! – зло ответил Гейр. Но тут же пожалел Эльдис, которой предстоял такой тяжелый удар, и он добавил помягче: – Его уже нет. Он…

Эльдис вскрикнула. Конечно! Сидя в чулане усадьбы Оленья Роща, она беспокоилась о себе и о Вигмаре, а подумать о Хроаре и родной усадьбе ей не пришло в голову. Безногий хозяин тоже казался «ни при чем». Но ведь Стролинги думали иначе!

В испуге она отстранилась от человека, причастного к смерти ее названого отца, но порыв ветра показался таким нестерпимо холодным, что Эльдис, не думая, снова прижалась к груди Гейра и только потом спросила:

– Вы… вы убили его?

В голосе ее густо дрожали слезы; Гейр уже предчувствовал, как их холодный поток льется ему за ворот и ползет по груди.

– Мы предлагали ему выйти вместе со всеми, – сдержанно, стараясь подавить чувство вины, ответил он. – Мы всех выпустили: и женщин, и челядь, и даже хирдманов. И ему предлагали выйти. А он не захотел. Ваш один хирдман, такой… с обгорелой бородой… Не знаю, как его зовут. Он сказал, что Хроар отказался выходить и сам выбрал сгореть вместе с домом.

Ответом послужили всхлипы. Эльдис оплакивала Хроара, дом, Вигмара – все, из чего складывалась ее прежняя жизнь и что утрачено безвозвратно. И Гейр не утешал ее: так и нужно. Прошлое должно быть оплакано.

Эти мысли были слишком мучительны и для самого Гейра, и он подхлестнул коня, стремясь скорее довезти Эльдис до Грима Опушки, сбыть с рук и постараться забыть о ней и о своем безрассудстве. Его терзало чувство вины перед родичами, чувство вины перед Хроаром и Эльдис – с такой непримиримой яростью, как это возможно только в восемнадцать лет, когда человек взрослеет, и поначалу кажется, что именно он отвечает в этом сложном мире решительно за все. Он и никто другой. А на самом деле отвечает род! Отвечают отец и дядьки, братья и деды, умершие предки, и среди их множества твое мнение ценно только тогда, когда служит общему благу. И твоя собственная ответственность не больше твоей доли за общим столом. Но вот почему-то предки и родичи могли пить пиво возле горящего очага, зная, что в ночной темноте молоденькая девушка, почти ребенок, рыдает от ужаса и чувства обреченности, лежа на стылой земле. А он, Гейр из рода Стролингов, четвертый сын Кольбьерна, – не мог. Здесь кончился род и начался он сам.

На стук Гейра выскочила старая Боргтруд. Она не удивилась, как будто заранее знала, что среди ночи к ней приедет девушка, которой уже полагается быть в нижних мирах, и привезет ее парень, которому полагается желать ей беспрепятственного путешествия в Свартальвхейм.

– Давай сюда! – сказала старуха, снимая обессиленную Эльдис с коня. – У меня и огонь горит, и вода теплая есть. Я ее медвежьим салом разотру – и не чихнет завтра.

– Возьми там у нее! – крикнул Гейр вслед старухе. – Там ожерелье и два браслета…

Но Боргтруд уже ушла с Эльдис в дом, за порогом послышались изумленные восклицания домочадцев. Гейр постоял, потом снова сел в седло и медленно поехал прочь. Что-то подсказывало ему, что нет надобности просить старуху о сохранении тайны, – она и так никому ничего не скажет. А ему надо возвращаться домой, чтобы там с решительным лицом слушать разговоры о будущей мести. И стараться не вспоминать о собственном безумстве, потому что внятно объяснить свой поступок Гейр все равно не смог бы. Вдруг вспомнилось залитое слезами, искаженное горем, но все равно прекрасное и горячо любимое лицо Рагны-Гейды, и Гейр устыдился только что сделанного. Он чувствовал себя преступником, предавшим и брата, и сестру, которая не осушает слез и ждет от родичей достойной мести. А он? Проявленная слабость казалась глупой и детской, но опомниться – поздно.