— Отказ не принимается, Ник! — отрезала Фелиция, весело блестя глазами. — Девичник в следующую субботу в «Лова Лова»! Ты слышала про этот бар? Они очень долго не могли добиться от полиции нравов всех необходимых разрешений, потом их закрыли, а теперь открыли опять! Говорят, нравственники почему-то значительно смягчили свой жесточайший регламент требований к уровню приличия ночных заведений, представляешь? Если так пойдет, глядишь, и стриптиз-бары разрешат… Хотя нет, вот это точно из области фантастики! В общем, в субботу! И чтобы была, как миленькая!

Насмерть перепуганная девушка сидела на стуле перед Анежкой Гурович, опустив голову и комкая в руках подол своего алого платья. Звали ее Виола Амато, и именно за это платье ее задержали и привели в нравственную полицию дружинники. Им оно показалось слишком вызывающим и откровенным.

И Анежка была с ними полностью согласна — оно полностью обтягивало ладную фигурку девушки, а в чересчур открытом декольте даже виднелись полушария полных грудей.

Недопустимо! Совершенно недопустимо! Позор!

Его Высокопреосвященство Коул Тернер, да святится имя его, велел без разбирательства отпускать всех граждан, задержанных дружиной. Гурович даже слышала, что дружину и вовсе собираются распустить, что, конечно, было полной белибердой!

Кардинал такого, разумеется, не допустит!

А сегодня он как раз уехал по неотложным делам на целый день, поэтому Анежка Гурович не могла отказать себе в удовольствии провести с доставленной в полицию вертихвосткой разъяснительную беседу.

— Отпустите меня, сестра, пожалуйста… — проблеяла Виола. — Не знаю, что на меня нашло! Я больше никогда его не надену, клянусь, никогда в жизни!

Анежка Гурович повела носом, вдыхая тонкий цветочный аромат духов паршивой срамницы. Виола Амато чем-то напоминала ей эту сучку Монику Калдер, которая поехала с его Высокопреосвященством в Кергилен вместо нее!

Такая же с виду совершенно невинная и сладкая, а на деле мерзкая, грязная, подлая похабница! О, с каким бы удовольствием сестра Гурович сомкнула на ее тонком горле свои пальцы! В приступе дикой, яростной, всепоглощающей ревности Анежка Гурович в ту ночь изгрызла зубами всю свою подушку!

— Никогда не наденешь? Да что ты такое говоришь, лживая проститутка? — грубо выкрикнула Гурович и, нависнув над Виолой, с силой пихнула ее в плечо. — Я-то думала, ты скажешь: сестра Гурович, я сожгу эту непотребную одежду, я не хочу стать охальницей и подвергнуть себя искушению совершить этот грех снова… Место таким вещам — только в костре! Ты поняла меня, прошмандовка? Сними его! Сними прямо сейчас!

Девушка, всхлипнув, принялась стягивать с себя красную тряпку, причитая, что готова сжечь все свои вещи, готова сделать все, буквально все, что угодно, только бы сестра ее отпустила.

— Отпустила? — закричала Анежка, и с размаху ударила Виолу по щеке. — А это что? Это что такое, грязная шлюха? Разве порядочные женщины носят такой бюстгальтер?

Чувствуя непонятную взвинченность, сестра Гурович ухватила девушку за грудь, упакованную в бесстыдный лифчик, который практически не скрывал розоватые соски.

Полная, нежная, зовущая плоть, а пуще того дикий страх, застывший в глазах оступницы, как-то странно отдались внутри, и, к своему ужасу, Гурович почувствовала, что влажнеет, но остановиться уже не могла.

— Это что за трусики? — распаляя себя еще больше, сестра дернула тоненькие полоски стринг на бедрах Виолы, ткнув прямо девушке в выбритый лобок. — Такие носят только развратные, сластолюбивые… блудницы! И если ты надела на себя такое белье, значит, ты одна из них! Маленькая распущенная сучка! Мокрощелка! Давалка! Блядь! Ты даешь мужикам? Даешь себя трахать, да? Засовывать член в свои сладкие щелочки?

Девушка, прикрывая ладонями груди, билась в истерике, а Анежка осыпала ее самыми грязными, запретными словами, возбуждаясь все сильнее и сильнее.

Грязные слова всегда возбуждали Анежку Гурович.

Просунув свои толстые, мясистые пальцы Виоле между ног, офицерша нащупала клитор и грубо дернула.

— Что вы делаете, сестра? Не надо! — прорыдала Виола Амато, пытаясь сдвинуть ноги, но, не обращая внимания на ее сопротивление, сестра Гурович коротко ударила ее прямо по сухому междуножью.

— Заткни свой мерзкий, поганый рот, шлюшка! — приказала Анежка и, без труда раздвинув бедра Виолы, опустилась на колени и впилась ей между ног.

Чувствуя, как обмякает тело жертвы и увлажняются напряженные складки, Гурович с яростью вылизывала горячее лоно, оттягивая зубами половые губы, и просовывая свой толстый язык глубоко вовнутрь девушки, толкалась им в стенки влагалища.

Виола Амато уже не сопротивляясь. Прикрыв ресницы, она слабо подавалась навстречу сосущему и лижущему рту Анежки и глухо постанывала.

— Твоей дырочке нравится мой рот, а шлюха? — смакуя текущий из девушки нектар, спрашивала задыхающаяся сестра Гурович, грубо сжимая бедра Виолы. — Испорченная дрянь! Мужики когда-нибудь делали с тобой подобное?

— Н-н-н-нет… — прошептала Амато — ляжки ее были широко разведены, а на щеках играл румянец.

Она уже не сопротивлялась, когда Анежка поставила ее на колени и вынудила опереться локтями об пол, заставив высоко выпятить бедра, между которых во всей красе мокло в ее смазке и слюнях Гурович лоно, похожее на нежный розовый цветок в каплях росы.

И тогда офицер Анежка Гурович достала из своей сумки вибратор, который теперь постоянно носила с собой, плюнула на него и на четверть вставила в аппетитную зовущую, доверчиво раскрывшуюся перед ней щель.

— Что это? — взвизгнула Виола, которая никак не ожидала подобного, и попыталась соскользнуть, но проделать это с мощной офицершей было невозможно. — Нет, он слишком… большой!

— Как раз, чтобы удовлетворить твою ненасытную щелку, курва! — сказала офицер Гурович и всадила искусственный член до самого упора. — Я убью тебя, ты поняла? Убью за то, что ты посмела встать между мной и им! Ты сдохнешь в страшных, страшных мучениях, уж я позабочусь об этом!

Орудуя фаллоимитатором во влагалище плачущей и стонущей Виолы Амато, другой рукой Анежка Гурович ласкала себя, представляя, что это нож, который входит в сердце Моники Калдер.

Нож входил и входил в мягкое влажное податливое сердце суки много-много раз, а потом оттуда брызнуло что-то клейкое, прозрачное, и, слизав эту влагу и из щели, и с какого-то слишком толстого и продолговатого ножа, Анежка Гурович, в экстазе закатив глаза, кончила так бурно, как не кончала еще в своей жизни никогда.

В следующую субботу в бар под фривольным названием «Лова Лова» я приехала со значительным опозданием. Честно говоря, и вовсе не хотела идти, но звонок Фелиции, которая заявила, что, «если ты, Калдер, не поднимешь свою задницу и живо не притащишь ее сюда, то я сделаю это сама!», скорректировал мои планы.

Как ни странно, местечко оказалось очень дерзким — с красными кожаными диванами, различными рисунками скелетов и всякими необычными деталями, вроде висящего на стене велосипеда и — прямо-таки забитом посетителями, видимо, соскучившимися по подобному.