Подъехали другие важные чины, в том числе, возможно, и самые важные, на серых лошадях. Образовалось внушительное скопление значительных фигур, словно для группового портрета, и началась общая дискуссия, касавшаяся количества посыльных у полковника. Вскоре, однако, дискуссия перешла к более прозаическому вопросу о причинах, по которым эти люди не находятся в условных траншеях, обозначенных лентами. Полковник оставался невозмутимым, лишь слегка протестуя и заверяя, что эти люди непременно там окажутся не далее как уже сегодня, хотя существуют некоторые преимущества в том, что в данный момент они действуют в отрыве от остальных. Во время беседы вся группа медленно продвигалась вперед, и спустившиеся с небес эти олимпийцы, эти вершители судеб, уже готовы были согласиться с аргументами полковника, но тут приключилась оказия.

Они как раз проходили мимо крохотного сараюшки, возле которого три коровы пощипывали чахлую травку. Рядом на контрасте с жухлой травой зеленел аккуратный квадрат засеянного клевером поля, и прямо через него тянулись по диагонали ленты, отмечавшие направление движения взводу роты А под командой мистера Созерна. Как только первые несколько человек вступили на поле, дверь хибарки распахнулась и на пороге появилась разъяренная дама.

— Ces champs sont à moi![124] — взвизгнула она.

И это было только прелюдией. Следом на них обрушился поток отборной брани, конца которому не предвиделось. Именно это придало операции, вырождавшейся в обыкновенное скоординированное движение, столь недостающей реальности. Вершители судеб переглянулись, посмотрели на женщину, снова переглянулись. Развивалась внештатная ситуация, не предусмотренная расчетами штабистов, которые моделировали захват деревеньки Серр в нескольких милях отсюда. Наверняка они не рассчитывали, что здесь окажется подобная помеха, а значит, в сложившейся обстановке правильнее было бы просто пренебречь ее наличием. Да только она-то придерживалась иного мнения. И оставалась весьма ощутимой частью реальности в своих задранных до колен черных и красных юбках и крестьянских говнодавах, поливая без разбору солдат, офицеров и весь etat-major[125] такими замысловатыми ругательствами, что было ясно — перед ними специалист. Заградительный огонь был столь эффективен, что люди с их чисто английским уважением к чужой собственности колебались, стоит ли продолжать беззаконное вторжение.

— Пошлите кого-нибудь поговорить с этой женщиной, — приказал командир дивизии бригадному командиру. Тот передал приказ полковнику, полковник — адъютанту, тот — мистеру Созерну. Последний, вспомнив, что именно Берн был переводчиком, когда в Мёльте им понадобилась метелка, бросил его в прорыв. Это был характерный пример так называемой цепочки обязанностей, которая в британской армии подразумевает, что за все ошибки вышестоящего начальства расплачивается рядовой состав.

Она мгновенно перенесла весь свой боевой пыл на Берна. Она была готова, если потребуют обстоятельства, защищать свое право собственности даже ценой собственной жизни. Он сказал, что весь ущерб, нанесенный войсками, будет возмещен ей сполна. Она же, хоть и кипятясь, вполне разумно возразила, что этот клевер — единственный запас корма для коров на всю зиму, и простая плата за клевер не компенсирует потерю коров. Берн понимал ее трудности: из-за нехватки транспорта этим несчастным крестьянам было очень трудно доставлять еду даже для себя, не говоря уж о кормах. В отчаянии он предложил мистеру Созерну и адъютанту обойти засеянный клевером участок и потом вернуться к лентам, обозначавшим маршрут. Адъютант поступил адекватно ситуации, и взвод ускоренным маршем двинулся в обход, а генерал и его величественная свита благоразумно отъехали в сторону. Кто-то неосторожно бросил победительнице что-то о les Allemands[126], и тут уж она не стала сдерживаться.

— Les Allemands sont trés bons![127] — завопила она в ответ.

Внезапно в небе появился аэроплан и, кружа над ними, просигналил клаксоном. Люди медленно уходили подальше от столь милого ее сердцу поля, и усталая женщина вернулась в свою лачугу, на прощание ахнув дверью так, словно навсегда отгораживалась от этого чудовищного мира.

Колонна двинулась дальше, и Берн снова присоединился к посыльным. Взглянув на полковника, он заметил, что плечи у того все еще трясутся от сдерживаемого смеха. Наступление продолжалось, люди неудержимо стремились вперед, на штурм воображаемого Серра, и когда вышли в заданную точку, возникла долгая пауза. Изрядно уставшие и весьма раздраженные солдаты со скучающим видом опирались на винтовки. Это была победа методологии. Вскоре все снова пришло в движение. Роты строились шеренгами, люди, казалось, очнулись от спячки, в них пробуждался интерес к происходящему, и батальон покинул поле битвы. Выйдя к дороге, полковник сел на поджидавшую его лошадь, колонна двинулась в направлении Буш-ле-Артуа и уже в сумерках достигла его.

В Буше Берн столкнулся с сержантом Тозером, и вместе с Шэмом и Мартлоу они провели рекогносцировку городка, сначала нанеся визит в Y.M.C.A.[128], а затем в кабачок, где встретили сержанта-гранатометчика Моргана. Они немного поговорили о событиях дня и великолепии штабных чинов.

— И чего, эти пидоры пойдут с нами в атаку? — простодушно поинтересовался Мартлоу, а когда все засмеялись, продолжал с негодованием: — Так какого же хрена они сегодня приперлись? Жопой покрутить? Этот козел на черненькой лошадке обращался к полковнику так, будто перед ним какой-то младший капрал. Не пойму, как полковник стерпел такое?

Шэм с Мартлоу свалили в киношку, а Берн с двумя сержантами нашли местечко, где можно было выпить кофе с ромом, а потом отправились спать.

Утром, когда они занимались с сигнальными флажками, их внезапно прервали и вместе с другими выстроили в две шеренги на поле. Из полковой канцелярии, расположившейся в небольшой хижине за дорогой, появился адъютант. За ним следовали двое военных полицейских и между ними Миллер, без головного убора и уже без нашивок на рукаве. Он выглядел осунувшимся, был бледен, рот кривился в идиотской полуулыбке, а маленькие хитрые глазки беспокойно перебегали по лицам выстроенных перед ним солдат.

Берн понял, что вместо жалости чувствует глубокое отвращение к этому чморю, превратившемуся в мерзкого отщепенца. Четким и в то же время взволнованным голосом, словно школьник, отвечающий урок, адъютант зачитал постановление о том, что младший капрал Миллер был признан виновным в дезертирстве, а также в невыполнении приказа своего командира и приговорен к расстрелу, впоследствии замененному двадцатью годами каторги. Людей распустили, а жалкого чморя увели, чтобы показать другой роте. На каторгу Миллер, конечно, сразу не пойдет, исполнение приговора отложат до окончания войны. Нельзя позволять