— На тебя очень сердилась! — сказала Настя. — В любви не признавался!

— Чтоб признаться, надо полюбить.

— Так любил же!

— Я?

— Конечно! Я спросила тогда у мамы: «Как узнать, что он любит?» — «Наседка, когда защищает цыпленка, бросается даже на коршуна, — ответила. — Не думает, что может погибнуть. Если он за тебя хоть на смерть — значит, любит!» Ты двух немцев убил, меня защищая. С пьяницей рассчитался, что меня ударил!

— Хм!.. — сказал Крайнев.

— Я чувствовала, что тебе не безразлична. Помнишь, проведать тебя пришла, раненого, и с Соней застала? Ты побежал за мной, стал утешать, а когда я сказала: «Утоплюсь!», испугался.

— Это получилось! — подтвердил Крайнев. — Испугала…

— К нам вернулся, ухаживать начал. Воду носил, работу за меня делал. Спать меня укладывал, когда возле тебя засыпала. Жалел. Когда любят, жалеют…

— Чем дольше я тебя слушаю, — сказал Крайнев, — тем больше о себе узнаю. Особенно впечатлило сравнение с наседкой.

— Вредный! — Настя стукнула его кулачком в грудь.

— Начинается! — вздохнул Крайнев. — Только женился!

— А ты не смейся! Я правду говорю! Влюбился — и все!

— Зачем же тогда чабрецом? — спросил Крайнев. — И лапку лягушачью…

— Дождаться не могла, — вздохнула Настя. — Думала: исчезнет — не поцелуемся даже!

— Не исчезну! — заверил Крайнев. — Меня там некому бить.

— Прицепился! — рассердилась Настя. — Можно подумать, у вас мужья жен не бьют!

— Случается! — согласился Крайнев. — Бывает, муж — жену, бывает — наоборот. Мы уже определились.

— Не буду больше! — сказала Настя.

— Бей хоть каждый день! — сказал Крайнев. — Заберу к себе — хоть ногами.

— Если б мог, забрал бы Соню, — хмыкнула Настя. — Разве не так?

Крайнев понурился.

— Потому она тебя выгнала! — злорадно сказала Настя. — Хотела, чтоб с ней всю жизнь. Разве можно загадывать в войну? Не любила она… Я не в обиде. Не выгнала б, сам не пришел. Мог исчезнуть, не сказав, как меня любишь… — Она всхлипнула.

— Настя! — сказал Крайнев. — Я тебе обещаю… Жизнью клянусь… Даже если придется остаться здесь… С Соней не получилось, но я что-нибудь придумаю.

— Хоть бы глазком взглянуть, как там в будущем! — сказала Настя. — У вас нет войны?

— Нет.

— А голода?

— Нет.

— Коммунизм?

— Нет.

— Но людям хорошо?

— По-разному. Есть богатые, есть бедные…

— Главное, что не война, — согласилась она. — Ты в каком городе живешь?

— В Москве.

— Правда? — изумилась она. — Я дальше Города нигде не была. Вот бы посмотреть!

— Посмотришь! — сказал он со страшной решительностью. — И не только столицу. Мы полетим к морю. Хочешь — в Испанию, хочешь — в Грецию, можно в Турцию или Таиланд…

— Нам разрешат?

— У нас не спрашивают разрешения. Садятся в самолет и летят.

Она захлопала в ладоши.

— Я никогда не видела моря. И папа не видел. Даже не представляю, какое оно!

— Большое, теплое и ласковое. Мы ляжем на берегу, волны станут подкрадываться и щекотать нам пятки. Они игривые…

Она засмеялась. Крайнев взял ее ладошки, стал целовать — пальчик за пальчиком.

— Никому не рассказываю, что ты мне руки целуешь! — сказала Настя. — Чтоб не завидовали.

— Я больше не буду! — сказал Крайнев.

— Что ты! — испугалась Настя. — Целуй! Мне приятно.

— Целовать будем другие места!

— Какие? — шепотом спросила Настя.

— Такие! — сурово ответил Крайнев.

Настя покраснела и стала расстегивать пуговицы на платье.

— Одного не могу себе простить, — вздохнула, — как я сразу не догадалась с чабрецом?..

Они постоянно были вместе. Крайнев забросил домашнюю работу, Насте поневоле приходилось заниматься. В такие минуты Крайнев или помогал, или сидел, наблюдая за ней. Она чувствовала его взгляд, оборачивалась и улыбалась… Волна нежности накатывала на Крайнева, такая сильная, что проступали слезы. Закончив работу, Настя присаживалась рядом или забиралась ему на колени; они могли сидеть так часами, ни о чем не говоря. И без того было хорошо. Семен, видя все это, перебрался жить в баню, а в дом заглядывал лишь поесть или позвать зятя пособить в каком-либо деле. Днем молодожены не ложились в постель. Настя стеснялась — вдруг кто-то зайдет, а он не хотел ее огорчать. Все равно темнело рано, и ночи стояли зимние, длинные. Они ждали их с затаенной радостью, вместе бежали запирать дверь. После чего Крайнев брал ее на руки, нес за ширму, она в это время расстегивала пуговицы на платье и распускала косы. Он опасался вызвать у нее стыд, ласкал бережно. Она отдавалась ему с радостью, а после нежно целовала, отчего у Крайнева наворачивались слезы. Они засыпали, обнявшись, и просыпались вместе; стоило одному встать, как другой тут же подхватывался. В баню они ходили вдвоем. Настя расплетала косы; волосы, густые, тяжелые, падали, закрывая ее до пояса. Она обожала, чтоб он ее мыл, жмурилась от удовольствия и, в свою очередь, старательно терла ему спину мочалом. В предбаннике он с головой укутывал ее в тулуп и на руках нес в дом, чтоб, не дай бог, не простудилась. Она сидела внутри тихо, как мышка. В доме Настя сразу располагалась перед открытым зевом печи, сушила волосы, медленно расчесывая их гребнем, а он наблюдал за ее движениями, тая от счастья. Еще они искали друг у друга в головах. Насекомых по деревням хватало, принести в дом вшей было проще простого. «Как обезьянки!» — шутил Крайнев, но, стесняясь даже себе признаться, очень любил, когда Настя перебирала его волосы тонкими пальчиками. В свою очередь, он поддевал гребнем прядь любимых каштановых волос, перебрасывал на сторону, тщательно исследуя образовавшийся пробор. Дурачась, он часто притворялся, что ловит насекомое, топотал подушечками пальцев по пробору, она фыркала и смеялась…

Крайнев не стал осыпать Настю подарками, как когда-то Соню, хотя очень хотелось. Чувствовал, что вызовет неловкость. К свадьбе он приобрел пару обручальных колец из белого золота; они выглядели простенько, хотя стоили недешево. Еще купил роскошную шаль из козьего пуха. Настя ахнула, когда он закутал ее в мягкие кружева, но носить не стала — сложила в сундук про запас. Время от времени она доставала шаль и, разложив на коленях, бережно гладила мягкий пух. Выглядела она при этом такой счастливой, что Крайневу становилось неловко. Он готов был ради нее на любые жертвы, а тут какая-то шаль!..

От них постоянно исходило счастье, окружающие это сразу чувствовали. Саломатин как-то приехал по делу, но, глянув на молодых, засобирался обратно. Крайнев остановил.