Несомненно, сюрреализм отвергал разум во многом из-за бедствий войны и ощущения, что нужно найти новый тип жизни. Это выразил Макс Эрнст, написавший в автобиографии такие слова: «Макс Эрнст умер 1 августа 1914. Он был оживлен 11 ноября 1918 как молодой человек, стремящийся стать волшебником и найти миф своего времени».[374] Новый миф должен был прийти на смену старому, что ярче всего отражает картина Эрнста «Дева Мария, наказывающая младенца Иисуса в присутствии трех свидетелей» (1926), где к свидетелям относятся сам Эрнст, Бретон и Поль Элюар. Это пародия на средний ренессанс с его фигурами и языческими мотивами. При создании некоторых других полотен Эрнст пользовался нехристианскими источниками, как это делали Поль Дельво и Хуан Миро, создавая сюрреалистические произведения.[375]

Но сильнее всего нас поражает в сюрреалистах их техническое мастерство и их мощное стремление изобразить тревожный мир бессознательного (хотя Фрейд отмечал, что, как бы ни походили картины, скажем, Дали на сновидения, они все равно были продуктом его сознательного ума). Техническое совершенство здесь не было случайностью. Мерет Оппенгейм причисляли к сюрреалистам – за ее «Меховой завтрак», где были изображены обычной формы чашка, блюдце и ложка, сделанные из меха. Это также чистая феноменология: зритель обращает внимание на повседневные качества чашек, блюдец и ложек, на целесообразность этих обычных вещей. Сюрреалисты стремились показать, что реальность больше, чем нам кажется, что хаос и абсурд такая же часть человеческого бытия, как разум, что иррационализм есть тревожащая нас сила, порождающая в равной мере чувство тайны, страх и изумление, и что сюрреалистическое отличается от сверхъестественного.

Быть может, одна из самых важных работ для сюрреализма – это «Условия человеческого существования» Рене Магритта. Эта весьма совершенная технически картина, мы видим на ней рисунок моря и песка на мольберте, стоящем на берегу моря, так что изображение на холсте сливается с окружающей его «реальностью». Оно вызывает дискомфорт, но хорошо передает идею, что беспокойство ничего не «значит». Религия есть ответ на чувство дискомфорта или страха, которое само есть часть бытия человека, тайна, которая ничего не значит.

Сюрреализм был гораздо более серьезным – и более совершенным – направлением искусства, чем многие думают.

Предыдущая глава показала нам, что важнейшей темой 1914 года, когда многие с таким энтузиазмом приветствовали войну, была «сплоченность», «единство», желание восстановить то чувство общей жизни, которое существовало ранее и было разрушено силами модернизма. В таком интеллектуальном и эмоциональном климате и при социальных бурях, поднятых войной, можно было ожидать, что социализм, одна из ярких суррогатных религий того времени и, быть может, всех времен, приготовится выйти на сцену, готовый воспользоваться удачным моментом при возникновении хаоса. Но на самом деле этого не произошло. Хотя Карл Маркс и Фридрих Энгельс в своем «Манифесте коммунистической партии» писали, что «у пролетариата нет отечества», хотя они решительно отвергали национализм и считали войну явлением, которое абсолютно не соответствует интересам рабочих масс (она «делает вливание незаконной прибыли, чтобы продлить убогую жизнь капитализма»), и хотя Маркс говорил, что видит в войне «повивальную бабку революции», Первая мировая привела к подъему национализма, что, в целом, относительно юные социалистические партии приветствовали с таким же энтузиазмом, как и другие их современники. Казалось, националистические настроения повсеместно заслоняют собой социалистический интернационализм. «Вожди социализма видели прилив стихийного патриотизма, поднимавшегося снизу, и должны были отреагировать на него».[376]

Как всем известно, так было везде, за исключением России. Здесь, когда в ходе войны страна понесла огромные потери, люди начали ждать революции. В таком новом типе массовой войны не исключался и внутренний фронт. Страдания усиливались, а ряд правительственных скандалов не способствовал улучшению ситуации. И вот, царский режим исчез с неожиданной быстротой, так что февральская революция 1917 года (26–29 февраля по старому стилю или 8–11 марта по новому) привела к появлению «двоевластия». Официально до возможности провести выборы и созвать учредительное собрание властью обладало временное правительство. Но одновременно существовал неофициальный центр власти – Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Он-то до времени и обладал реальной властью. Позже в том же году началось массовое возвращение дезертиров с фронта, крестьяне начали захватывать земли помещиков, а рабочие взяли на себя управление фабриками. Большевистская революция (26–27 октября по старому стилю или 7–8 ноября по новому) привела к установлению «диктатуры пролетариата», которая в первую очередь стремилась консолидировать власть большевиков и прекратить участие страны в войне.

Это было достигнуто дорогой ценой. В марте 1918 года правительство России согласилось на условия Германии: Брест-Литовский договор означал отказ от прибалтийских государств, значительной части Украины (кормившей в ту пору Россию хлебом), Белоруссии, Польши и части Южного Кавказа, не говоря уже о выплате компенсации золотом. Немецкие войска не начинали отступления до следующего ноября (да и тогда это объяснялось перемирием на западном фронте), а это повлекло период безвластия, и в это время «красные» и «белые» армии вели кровавую гражданскую войну.[377] Когда все эти схватки закончились, вся экономика была глубоко разрушена, а не менее тринадцати миллионов человек погибло, по большей части не в сражениях, но из-за голода и эпидемий. Еще пяти миллионам предстояло умереть во время голода 1921–1922 годов, после чего в стране появились миллионы сирот и брошенных детей, которые для выживания должны были заниматься воровством.

Нас здесь не интересуют другие механизмы и манипуляции, в результате которых Первая мировая война породила Русскую революцию. Для нас сейчас важнее природа марксизма, причем по двум причинам. Во-первых, марксизм во многом был создан как альтернативная религия; во-вторых, он привел к самой решительной в истории попытке устранить бога.

Маркс, говорит Брюс Мазлиш, был ессеем раннего социализма. Это предполагает некоторые религиозные и аскетические свойства, но на самом деле Маркса не так легко поместить в определенную категорию. Иногда он воспринимал себя как ученого, подобного Дарвину, который исследует не «естественные механизмы», но «механизмы человеческого общества». В конце 1830-х, когда заканчивался романтический период, Маркс писал стихи и поддерживал дружеские отношения с Генрихом Гейне, Фердинандом Фрейлигратом и Георгом Гервегом. Как указывает Мазлиш, распространение марксизма было подобно распространению христианства или ислама. И потому нас не должно удивлять то, что впервые марксизм одержал победу в России, в отсталой и крайне религиозной стране, где еще не было капиталистической индустриализации.