Поэт же Маяковский, согласно тому, что было написано в его бумаге (заверенной наркомом), претендовал на какую-то независимость.

Сам ли посол отказался хлопотать по делу о продлении визы Маяковскому, или поэт, претендовавший на независимое положение, не стал ни о чём просить советских дипломатов, о том сведений нет. Известно лишь, что вопрос о пребывании в Париже Владимир Владимирович решал самостоятельно.

В Париж приехала тогда и советская художница, о которой Эльза Триоле написала:

«…выплывает из тумана памяти Валентина Михайловна Ходасевич, с которой я когда-то познакомилась в Саарове у Горького. Алексей Максимович звал её «купчихой», а Маяковский – Вуалетой Милаховой».

Сааров – это городок в Германии (неподалёку от Берлина), в котором какое-то время проживал Горький.

О том, что поездка Маяковского была связана с ГПУ, Валентина Ходасевич тоже, видимо, догадывалась, написав:

«На этот раз он ехал, конечно, не для туристических развлечений. Из Парижа он собирался в Мексику и Нью-Йорк.

Второго ноября Маяковский приехал и был удивлён, увидев меня у Эльзы.

Маяковский и Эльза мрачные. Мрак из-за того, что сразу по приезде Маяковский получил из главной префектуры (полиции) предложение покинуть Францию в двадцать четыре часа, насмотря на то, что у него была виза на месяц».

Эльза Триоле:

«В 24-ом он был особенно мрачен. Пробыл в Париже около двух месяцев, ни на шаг не отпускал меня от себя, будто без меня ему грозят неведомые опасности. ‹…› Тосковал…

Маяковский дожидался в Париже американской визы, собираясь в кругосветное путешествие. Виза не шла, а тем временем из парижской полицейской префектуры пришла повестка, предлагающая господину Маяковскому немедленно покинуть Париж. Тоскующий Володя мог бы воспользоваться случаем и тут же вернуться в Москву – но это не было бы на него похоже: всё трудное, недоступное, невозможное всегда становилось для Маяковского необходимым и желанным. Раз его из Парижа выгоняют, то следует из Парижа не уезжать…»

И Маяковский отправился в префектуру. Вместе с Эльзой Триоле, разумеется. В воспоминаниях, вышедших впоследствии на французском языке, Эльза написала (перевод её собственный):

«Блуждаем по длинным замусоленным коридорам, нас посылают из канцелярии в канцелярию, я – впереди, Маяковский – за мной, сопровождаемый громким стуком металлических набоек на каблуках и металлического конца трости, которую он везёт за собой по полу, но цепляется ею за стены, двери, стулья. Наконец мы причалили к дверям какого-то важного чиновника. Это был чрезвычайно раздражённый господин, который для большей внушительности даже встал из-за письменного стола и громким, яростным голосом заявил, что господин Маяковский должен в 24 часа покинуть Париж. Я начала что-то плести ему в ответ, но Маяковский сбивал меня с толку, всё время прерывая меня: «Что ты ему сказала?..», «Что он тебе сказал?»»

О том, что говорил важный чиновник парижской префектуры, известно и из воспоминаний Валентины Ходасевич, которой Эльза рассказала о посещении префектуры:

«– Мы не хотим, чтобы к нам приезжали люди, которые, покинув Францию, грубо нас критикуют, издеваются над избранниками народа и всё это опубликовывают у себя на родине.

Эльза переводит сказанное Маяковскому – он утверждает, что это недоразумение.

– Значит, вы не писали?

– Нет.

Чиновник нажимает кнопку на столе, и в комнате возникает молодой человек, которому он что-то тихо говорит. Молодой человек удаляется и вскоре возвращается – в руках у него газета «Известия».

– Вы, вероятно, узнаёте это? – спрашивает чиновник.

Не узнать напечатанного в «Известиях» стихотворения «Телеграмма мусье Пуанкаре и Мильерану» было невозможно».

Стихотворение было напечатано в «Известиях» 25 февраля 1923 года. Раймон Пуанкаре и Александр Мильеран – президенты Франции (первый – в 1913–1920 годы, второй – в следующее четырёхлетие). В этом стихотворении Маяковский (тоном как всегда резким и категоричным) пытался разобраться, почему Франция воюет там, где следует заключить мир, и заключает мир там, где следовало бы воевать. Стихотворение заканчивалось так:

Вряд ли Эльза помнила, о чём это стихотворение, но она начала что-то говорить чиновнику.

– Что ты ему сказала? – спросил Маяковский.

Эльза Триоле:

«– Я ему сказала, что ты человек неопасный, что ты не умеешь говорить по-французски.

Лицо Маяковского вдруг просветлело, он доверчиво посмотрел на раздражённого господина и сказал густым, невинным голосом…

– Жамбон…

Чиновник перестал кричать, взглянул на Маяковского, улыбнулся и спросил:

– На какой срок вы хотите визу?»

«Жамбон» («Jambon») – это «ветчина» по-французски.

Так совершенно неожиданно инцидент завершился, и срок пребывания во Франции поэту продлили. Оставалось формально оформить полученное разрешение. И тут неожиданно произошла встреча, о которой Эльза написала:

«Наконец в большом зале Маяковский передал в одно из окошек свой паспорт, чтобы на него поставили необходимые печати. Чиновник проверил паспорт и сказал по-русски: «Вы из села Багдады Кутаисской губернии? Я там жил много лет, я был виноделом…» Оба были чрезвычайно довольны этой встречей: подумать только, до чего мал мир, люди положительно наступают друг другу на ноги!..

Словом, в этот день было столько переживаний, что Маяковский не заметил, как в самом центре парижской префектуры у него утащили трость!»

9 ноября 1924 года в Москву полетело первое письмо Лили Юрьевне:

«Дорогой-дорогой, милый-милый, любимый-любимый Лилёк.

Я уже неделю в Париже, но не писал потому, что ничего о себе не знаю – в Канаду я не еду и меня не едут, в Париже пока что мне разрешили обосноваться две недели (хлопочу о дальнейшем), а ехать ли мне в Мексику – не знаю, так как это, кажется, бесполезно. Пробую опять снестись с Америкой для поездки в Нью-Йорк.

Как я живу это время – я сам не знаю. Основное моё чувство – тревога, тревога до слёз и полное отсутствие интереса ко всему здешнему (Усталость?).