Как следствие, когда значимый случай отражается в сознании, он интерпретируется так: «кто-то делает что-то». Рассматривается подобный сценарий, как правило, в отвлеченном режиме как домыслы, направленные на поиски логики происходящего. В результате повышается релевантность любых других возможно имеющихся у вас представлений о действующих силах. Если в этих представлениях присутствуют сверхъестественные сущности (колдуны, боги, духи) с особыми возможностями, это еще лучше, поскольку их удобно представлять в роли «кого-то», действующего лица в этих вымышленных сценариях.

Таким образом, представления о богах и духах и вправду помогают человеку объяснить несчастье. Вправду – но этого недостаточно, поскольку боги и духи были бы не актуальны, не воспринимай человек заранее несчастье неким образом, позволяющим включать в объяснение богов и духов. Если в вашем представлении несчастье предстает как результат нарушения социального взаимообмена, потенциальное присутствие субъекта, с которым вы взаимодействуете, там неизбежно. Но ведь боги и духи именно так и воспринимаются – как участвующие в социальном взаимодействии с людьми, и в частности в социальном обмене. Что еще важнее, они представлены как владеющие полнотой стратегической информации, актуальной для взаимоотношений между людьми. Поэтому они входят в число потенциальных кандидатур на роль источников несчастья – наряду с соседями, родственниками и завистливыми партнерами, только в большей степени. Боги и духи в этом контексте актуальны, однако отнюдь не неотъемлемы.

Рассмотрение несчастий через призму социального взаимодействия объясняет не только причину восприятия сверхъестественных сущностей как угрозы, но и предпосылки восприятия их как защитников. Это один из главных мотивов во многих религиозных доктринах. В некоторых даже основной мотив представлений о могущественных богах. Как сказано в псалме: «Не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня». Это характерно не только для христианства, отнюдь нет. Предки квайо тоже часто рассматриваются как защитники. Сравнивая знакомые доктрины с менее привычными (в частности, с представлением о предках), мы понимаем, что эмоциональная интерпретация (существует бог, он любит верующего) – это лишь одна из вариаций на более общую тему: у богов и духов свой интерес в происходящем с людьми.[90]

Религиозные понятия проходят естественный отбор благодаря тому, что опираются на заведомо присущие человеческому сознанию свойства. В начале книги я упомянул, что религиозные понятия паразитируют на нашей интуитивной онтологии. Если у вас наличествуют все положенные нормальному человеческому мозгу системы логического вывода, то некоторые понятия оказывается особенно просто представить, и они порождают всевозможные яркие умозаключения. Именно поэтому плавучий остров, кровоточащая статуя или говорящее дерево имеют шансы закрепиться в культуре. Но при этом у нас есть системы логического вывода, отвечающие за социальное взаимодействие. У нас имеется система этических умозаключений, рождающая очень специфические представления. Она предполагает, что некоторые свойства поведения в контексте социального взаимодействия совершенно ясны любому субъекту, владеющему всей релевантной информацией. И как только у вас – как у любого нормального ребенка или взрослого – появляются такие предположения, понятие обладателя полного доступа к информации становится одновременно легко представимым – необходимые системы уже имеются – и дающим обильные умозаключения. Именно поэтому религия, вопреки сложившемуся мнению, вовсе не подпитывает этику, наоборот, это благодаря нашим интуитивным этическим представлениям какие-то религиозные понятия проще усваиваются, хранятся и передаются другим. В случае с несчастьями наша склонность смотреть на значимые события через призму социального взаимодействия создает контекст, в котором предположительно могущественные субъекты становятся еще более убедительно могущественными. В обоих случаях религиозные понятия носят паразитический характер, что, по сути, просто метафора для эффекта релевантности. Эти понятия паразитируют в том смысле, что их успешная передача во многом обеспечивается психическими способностями, которые имеются у человека независимо от наличия богов.

Умерших можно консервировать как овощи. Можно бросить их диким зверям в поле, сжечь как мусор или зарыть как клад. Существует огромное множество манипуляций с телом – от бальзамирования до кремации. Но что-то делать с ним нужно – в этом суть. Это непреложно и остается непреложным уже давно. Начиная с палеолита человек – наш непосредственный предок – хоронил своих мертвецов. Возможно, даже наши кузены-неандертальцы хоронили. Ранние современные люди хоронили умерших либо усыпали тела цветами, клали рядом орудия и другие артефакты. Некоторые археологи считают, что погребение могло применяться как защитная мера, чтобы на разлагающиеся трупы не потянулись падальщики. Однако не стоит забывать, что первобытные люди были собирателями-кочевниками, поэтому подобного нашествия могли избежать с легкостью. Как бы то ни было, манера первобытного человека украшать тела усопших, укладывать в определенной позе, хоронить с цветами, орудиями или рогами животных подтверждает, что ритуализация смерти – это очень древняя традиция.[91]

Древние находки часто приводятся в доказательство того, что у ранних современных людей и даже неандертальцев «была религия». Справедливо или нет такое утверждение – к этому вопросу мы еще вернемся в дальнейших главах, – но этот вывод показывает, насколько запутаны наши привычные представления о религии. Мы считаем, что ритуальное погребение усопших свидетельствует о наличии сверхъестественных понятий – о предках, богах, духах, – поскольку связь между этими двумя явлениями мы находим в большинстве человеческих обществ. Однако что это за связь?

Во всех религиях – так по крайней мере представляется – что-то говорится о смерти. Люди умирают, но остаются тени. Или после смерти человек ждет Страшного суда. Или возвращается в ином обличье. Связь между понятиями сверхъестественных сил и представлениями о смерти может принимать в разных человеческих обществах разные формы, но так или иначе она есть всегда. Почему? Один из ответов навскидку – в наших представлениях о смерти и связанных с ней эмоциях собственно и коренятся религиозные идеи. Смертность вроде бы естественным образом рождает вопросы, на которые религия отвечает, и эмоции, с которыми она помогает справиться.

Мы знаем, что человеческое сознание нарративно, или литературно. Оно стремится представлять происходящее в окружающем мире, сколь угодно тривиальное, в виде истории с причинно-следственной взаимосвязью, где одно событие вытекает из другого и подготавливает почву для следующего. Люди сочиняют истории повсюду, жадно их слушают и неплохо оценивают на предмет наличия смысла. Однако тяга к нарративу коренится еще глубже. Она неотъемлемо присутствует в мысленном представлении происходящего вокруг. Кроме того, человек – прирожденный планировщик, наши когнитивные процессы непрерывно заняты рассмотрением гипотетических событий – что будет, если мы поступим так, а не эдак. Это отвлеченное мышление вполне может быть адаптивным свойством, позволяющим лучше, чем другим видам, просчитывать отдаленные риски, но при этом оно подразумевает, что мы представляем гораздо больше угрожающих жизни ситуаций, чем на самом деле переживаем, и что перспектива смерти в наших психических процессах фигурирует часто.[92]