приведение их не прибавляет почести великим добродетелям той сеньоры, о чьей кончине мы написали, поскольку все мы воистину ведаем, что в день, когда вошли мы в сию настоящую жизнь, по определенному закону мы суть присуждаемы к смерти, ибо жизнь наша есть не что иное, как перемещение (traladacao), что свершаем мы от [материнской] утробы ко гробу, согласно сказанному Иовом [262].

И поскольку чрез жизнь нашу нам являют в сем мире два пути, ss. [scilicet, «а именно»], один — добродетели, а другой — наслаждения (deleitacao), как те, что, по измышлению поэтов, Геркулес [263] встретил в пустыне, и путь наслаждения есть тот, что ведет нас прямиком в ад и [обрекает на] смерть тех, кто сим путем следует, мы должны оплакивать вечное их наказание (perpetua danacao). Но с кончиною тех, кто шел путем добродетели, мы должны радоваться в той же мере, в какой [посмертное] блаженство их принадлежит нам в силу естественного родства (natural divedo) либо уз дружбы. И посему говорил Овидий-поэт (Ouvidio poeta) [264]: «Да не почтит никто меня слезами, и да не придет на мои похороны с плачем, поскольку с основанием не подобает оплакивать смерть, что ведет меня к жизни вечной». И Ксенофонт [265] повествует, как Кир старший [266], находясь при смерти, говорил: «О мои весьма любимые сыновья, да не подумается вам, что, после того как я вас покину, я вернусь в виде какой-либо вещи или пребуду в каком-либо месте, поскольку верно есть то, что, когда я разговаривал с вами, вы не могли зреть мою душу; но уразумейте, что она жила в сем теле чрез дела, что, как вы зрели, я свершал. Так что верьте, что та же самая душа останется со мною навсегда после моей смерти, каковая тогда начнет жить совершенным образом; и посему не пожелайте оплакать меня с болью» [267].

Кто-нибудь, однако, мог бы сказать чрез авторитет знатока: «Кто из людей может знать сей верный путь? Ибо написано есть, что никто не ведает, заслуживает ли он ненависти или любви в присутствии нашего Господа». На что я прямым образом могу ответить, что столькою ученостью наполнил Бог разумение (cumpriu Deus o entendimento) людей, что с легкостью могут распознать они чрез дела каждого, по какому из сих двух путей свершает он свое путешествие.

И поскольку я уже сказал, что добродетель есть тот путь, по коему мы можем прийти к жизни истинной, я хочу сказать о том, как сия Королева подлинно следовала сим путем, вследствие чего с основанием не должны мы оплакивать ее кончину.

Великую заботу имели древние знатоки насчет того, чтобы доподлинно разведать (escoldrinhar verdadeiramente), каковы и в каком числе суть сии добродетели, по коим мы таким образом собираемся свершить свое путешествие, поскольку они суть своего рода полезные буи, помещаемые на какой-нибудь опасной мели, при прохождении (passamento) коей люди имеют некоторое опасение того, что могут погибнуть. И одни сказали, что имелась тридцать одна добродетель, другие же — что не более одиннадцати; и вскорости определили, что, хотя бы и много их имелось, лишь четыре суть те, что могут направить нас верным путем, посему их и назвали кардинальными добродетелями [268], поскольку «cardam» [269] на латыни означает петлю, на коей вращается дверь; ибо подобным же образом вращаются все прочие добродетели на петле тех [кардинальных добродетелей], кои суть справедливость, благоразумие, надежда (esperanca) [270], крепость; каковыми Королева обладала в весьма превосходной степени; и также тремя другими, что зовутся теологическими [271], согласно тому, о чем в следующей главе будет поведано.

ГЛАВА XLVI.

Как автор проводит разделение добродетелей и как он говорит, что Инфанты отбыли из того монастыря в Рештелу

Справедливость есть добродетель первая и основная среди всех, каковая, как говорит Сенека [272], есть такая добродетель, что относится не только лишь к тем, кому надлежит судить, но также и ко всякому разумному существу, дабы судить самого себя. Каковая добродетель была весьма совершенным образом [выражена] в той сеньоре, ибо она держалась в своей жизни столь справедливых правил (ca assim trazia sua vida justamente ordenada), что мы ни разу не встречаем, чтобы какому-нибудь человеку нанесла она оскорбление каким-либо образом; поскольку речи свои произносила всегда весьма мягким образом и безо всякого обмана (fora de toda escatema), устанавливая много дружеских уз, чрез кои удалось избежать великих обид и зол; ибо как только узнавала, что какие-нибудь [люди] не любили друг друга, тотчас же начинала трудиться, дабы сблизить их чрез посредство свое (de os avir por si) либо каких-нибудь духовных особ; и весьма приятно было ей потратить что-либо свое (mujto lhe prazia de despender hi alguma cousa do seu), коли разумела, что для претворения в жизнь ее желания то было необходимо. Никогда из чужого не приказывала она забирать ничего силою и супротив воли хозяев. Держалась она в своей жизни правил таких, что все вещи, для нее бывшие необходимыми, покупались или приобретались в соответствии с волею тех, кто ими обладал.

О добродетели благоразумия было бы излишне говорить[, поскольку] в такой степени прибегала она к ней во всех своих делах и поскольку я уже сказал достаточно о ясном разумении, кое имела она для того, чтобы следовать всем добродетелям; ибо благоразумие есть не что иное, как привычка или ясная предрасположенность, чрез кои человек посредством врожденного знания может получить совет для того, чтобы отдалиться от вещей дурных и приблизиться к добрым. В других своих отраслях разделяется сия добродетель так: на одну [отрасль], что зовется по-гречески «сиенесис» (sienesis), и другую — «сибалея» (cibaleia), о коих нам не подобает [здесь] говорить.

Добродетель умеренности была весьма прославлена в сей сеньоре, поскольку во всех вещах мы обнаруживаем, что жила она весьма умеренно. Ее платья всегда были весьма скромны, согласно правилу такому, чтобы не быть стоимости столь низкой, чтобы по причине ее родилось подозрение в скудости [средств] или небрежении (presuncao de escacesa ou menos preco), и не быть столь богато сработанными, чтобы видом своим внушать другим известное угодничество (conhecida louvaminha). Весьма предписывает философ [Аристотель] всем женщинам молчание и трудолюбие, каковая вещь поистине обнаруживалась в ней в великой достаточности, ибо [лишь] с запозданием и посредством великого случая говорила она без надобности, и речи свои всегда произносила, опустив