Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Скинь свое мнение на мой сайт с пометкой «для Саши», — попросил я.
— А-а-а! — догадался издатель. — Молодой и начинающий?
— Вот-вот, — ответил я.
— Не мог отказать? — продолжал дедуктировать издатель. — Попросили через хороших знакомых и все такое прочее?
— Ты просто ясновидящий, — ответил я.
Издатель фыркнул.
— Черт с тобой, сделаю. Только я припечатаю пожестче, лады?
— Лады.
— Нечего молодому человеку зря время терять. Нет у него дарования книжки писать, пускай переключится на что-то другое. Общественно полезное.
— Вот так и напиши, — сказал я.
— Сам не мог сказать? — поинтересовался издатель.
— Мое мнение не считается авторитетным.
— Да ну? — не поверил издатель. — Почему?
— Сам знаешь, — ответил я. — Интриги, профессиональная зависть к молодому таланту и тому подобное…
Издатель громко вздохнул.
— Ох, уж эти мне самолюбивые таланты, — сказал он. — Знаешь, что плохо? Чем меньше таланта, тем больше самолюбия. Ладно, выручу. Но больше мне подобных опусов не присылай.
— Никогда, — пообещал я твердо.
— Теперь о главном.
Я внутренне подобрался. Знаю, что он сейчас спросит, но не знаю, что ему ответить.
— Когда ты закончишь свой роман?
Вот оно. Этого вопроса я и опасался. Мой роман застрял на двести восьмидесятой странице, и вытащить его оттуда не суждено.
Что ж, это в какой-то степени роднит меня с Диккенсом. Приятное родство, черт возьми.
— Антон! — позвал издатель. Я вздрогнул и пришел в себя.
— Марк, я не знаю когда.
— Ничего себе, — возмутился издатель. — Как это понимать?
— Я завис, — объяснил я как мог.
— Что значит «завис»?
— Ну, не идет книга дальше. При всем моем желании не идет.
— На какой странице ты завис? — спросил издатель.
— На двухсот восьмидесятой.
Издатель облегченно вздохнул.
— Ну, это пустяки. Еще сорок-пятьдесят страниц максимум…
— Не идут они у меня, — повторил я. — Эти сорок-пятьдесят страниц.
— Могу подсобить, — предложил издатель. — Присылай то, что смог наваять, я посажу за компьютер своего редактора… Парень способный, твои книжки наизусть знает, сможет дописать в нужном литературном ключе и нужным литературным языком. Ты только набросай вкратце развязку.
Я снова вытер левой рукой испарину на лбу.
— Марк, ты же знаешь, я против таких подтасовок.
— А что прикажешь делать, если ты «завис»? — язвительно осведомился издатель. — У меня, между прочим, не богадельня! У меня, между прочим, плановое производство! У меня договор с типографией, и книжка твоя там значится! И предоплата, между прочим, произведена! Ты что, с неба упал?
Я почувствовал стыд за свою беспомощность. Действительно, почему мои проблемы должны выбивать из привычного ритма жизнь других людей?
— Марк, я постараюсь, — сказал я тихо.
— Не слышу! — громыхнул издатель, как олимпийский небожитель.
— Я постараюсь! — ответил я громко, собрав в кулак все свои силы. — Сяду и допишу!
— Вот так! — поддержал издатель с энтузиазмом. — Это уже деловой разговор! А то раскис, расклеился, у него горлышко болит, он не в силах конец дописать! Что б я этого больше не слышал!
— Хорошо, — ответил я послушно.
— Допишешь роман — и гуляй до августа. В конце сентября у нас по графику новая книга. До нового года должна уже выйти. Ты все помнишь?
Я не помнил ничего, но информацию воспринял.
— Я все понял, — ответил я, изменив формулировку.
— Вот и славно. Ладно, не буду тебя отвлекать. Сброшу на твой сайт рецензию, только на резкость не обижайся.
— Не обижусь, — ответил я. И позвал:
— Марк!
— Ау, — откликнулся он.
— Какое сегодня число?
Минуту длилось изумленное молчание. Потом издатель выпал из комы и негромко сказал:
— Ничего себе…
— Я на даче, — поторопился я с объяснениями. — Закопаться в глуши, общаться не с кем, вот и потерялся во времени…
— А ты телевизор иногда включай, — посоветовал Марк. — Тогда не потеряешься.
Я разозлился:
— Так ты ответишь, какое сегодня число, или мне телевизор включить?
— Двадцать девятое июня, — ответил издатель и разъединил связь.
Я вернул трубку обратно на тумбочку.
Двадцать девятое июня!
Интересно, это много или мало? Сколько времени я уже без пищи? Неделю? Десять дней? Больше?
Не помню.
Тем не мене, звонок издателя оказал на меня самое благодатное влияние. Голова немного прояснилась, я вылез из кровати и направился к кабинету.
Идти было тяжело. Меня водило из стороны в сторону, как пьяного, ноги ослабели до такой степени, что несколько раз подламывались, и я больно бился коленной чашечкой о твердый паркет.
Все же до кабинета я кое-как дополз.
Уселся за стол, краем глаза зацепившись за кожаную тетрадь, лежавшую на прежнем месте. Торопливо отвел взгляд и включил машину.
«Пентюх» начал грузиться с привычным скрежетом, которое я почему-то воспринял, как радостное. Застоялся мой старый конек-горбунок.
Я ждал конца загрузки и с тоской ощущал пустоту в голове.
Нет, ничего у меня не получится. Сегодняшний день не добавит к имеющимся двумстам восьмидесяти страницам ни одного печатного символа.
«Пентюх» заморгал единственным взглядом монитора и озабоченно спросил:
— Кто это?
— Это я, твой хозяин, — ответил я. — Не узнал?
Монитор слегка затуманился. «Пентюх» пытался сообразить, как вести себя с незнакомым человеком, называющим себя его хозяином.
— Почему же ты ничего не пишешь? — задал он каверзный вопрос.
— Не пишется! — ответил я горько. — Совсем не пишется!
— А хозяин писал! — торжествующе припечатал мой старенький компьютер. — По пятнадцать станиц в день писал, вот! И не прикидывайся, что ты — это он. Я хозяина сразу узнаю. По почерку.
Я понурился. Если уж меня не узнает мой старый добрый «Пентюх», значит, дело почти безнадежное.
Я выдвинул правый ящик стола, поворошил стопку фотографий, которые передала мне странная женщина по имени Наталья Ивановна. Обнаружил под ним то, что искал. Олину пудреницу, забытую женой в прошлый приезд. Вытащил из ящика почти плоскую квадратную коробочку, открыл ее и поднес к лицу. Увидел страшного небритого человека с осунувшимся потемневшим лицом и воспаленными кровавыми глазами. Уронил пудреницу, обхватил руками голову.