«О, вау», – произнес он, когда Сьюзен, сидя на стуле, наклонилась вперед и широко расставила ноги.

Ее глаз не было видно из-за темных очков. Она приняла мужественную позу.

«Улыбнись, – попросил он. – Скажи «чииииз».

Чем дольше он ее снимал, тем более беспокойной она становилась. Она начала ерзать на стуле, ее игривое настроение исчезло. Камера продолжала снимать, и мы видим, как постепенно эта смелая, красивая и манерная женщина превращается в суперзвезду, то есть безжизненный товар. Объективизация была способом, которым Уорхол эстетизировал смерть, на которой был помешан, и из этого наваждения он сделал шокирующие выводы. Объективизация смерти (Жаклин Кеннеди с вдовьей вуалью) и современных инструментов умерщвления (электрический стул) приводит к эстетизации даже самых сильных человеческих страхов.

Уорхола тянуло к «звездам». Он хотел превратить свое неуемное существо в знаменитость, «выйти из опасного, полного проблем мира действий и человеческого общения, чтобы полностью погрузиться в безмятежность бездейственной эстетической сферы», – писал известный критик творчества Уорхола Кох.

«Стремясь к гламурному спокойствию существования только в глазах наблюдателя, он старается стать знаменитостью, звездой и не скрывает, что предпочитает объективацию человеческой жизни. «У машин меньше проблем, – заявил он однажды во время интервью. – Я хотел бы быть машиной, а вы?»[585]

За год до посещения Фабрики Сьюзен не была знаменитостью. Она была молодым автором, занимавшимся созданием собственной репутации. В свет вышел ее роман. Публиковали написанные ею эссе. Но романа «Благодетель» и эссе о Симоне Вейль явно недостаточно для того, чтобы стать знаменитостью. Летом 64-го она третий раз едет в Европу. В Париже пишет «Заметки о кэмпе», которые публикуются в осеннем номере Partisan Review.

Еще до появления эссе в печати мнения о нем разделились. Один из редакторов журнала Уильям Филипс был в восторге, другой, Филип Рав, считал, что «нам оно не нужно»[586]. После выхода номера журнала точно так же разделились и мнения читателей. О Сьюзен написали в Time. В The New York Times Magazine отметили, что «мир интеллектуалов и неинтеллектуалов заговорил о кэмпе». Читательница журнала Times Роберта Копленд из Филадельфии писала, что если «понятию «кэмп» позволят стать частью культурной жизни с благословения, на минуточку, New York Times, то моральный коллапс нашего общества неизбежен»[587].

В статье Times писали, что кэмп – это что-то, что можно описать словами «сумасшедший», «чумовой» или Funsville. Что может быть плохого в понятии Funsville? Известный Сьюзен по Commentary арт-критик Хилтон Крамер писал, что Зонтаг уничтожает моральные разделения, делая так, что «сама идея моральной дискриминации становится немодной и устаревшей». Джеймс Атлас писал: «Работы, бывшие популярными, но серьезными, и занимавшие среднестатистическое положение… представляли угрозу идее святости высокой культуры»[588]. Именно это не нравилось Филипу Раву. «Он видел в ней врага высокой культуры», – писал Норман Подгорец.

Зонтаг очень редко отвечала на подобные обвинения или как-либо комментировала непонимание, вызванное обсуждением ее эссе. «Вкус кэмпа… все еще исходит из старых, высоких стандартов дискриминации», – говорила она гораздо позднее в одном из немногих комментариев своего эссе. И именно эти стандарты «противоречили вкусу, скажем, Энди Уорхола, продвигавшего на массовом рынке дендизм уравниловки»[589]. Читая первый сборник эссе Зонтаг «Против интерпретации», вышедший в 1966-м, в который вошло эссе о кэмпе, можно задаться вопросом: кто же автор эссе – враг или друг высокой культуры? Однако мы можем предположить, что г-жу Роберту Копленд не интересовали вопросы продвижения дендизма уравниловки.

Несмотря на то что эссе было коротким – 16 страниц, около 6000 слов, «Заметки о кэмпе» являются плодом нескольких лет размышлений. Первый рабочий вариант эссе был написан Зонтаг во время посещения Греции в 1958 году, за шесть лет до его публикации в Partisan Review. Название этого рабочего варианта заявляло тему исследования и отличалось от того, под которым оно вышло в печать. Эссе называлось «Заметки о гомосексуализме».

«Гомосексуальность и нарциссизм. Озабоченность одеждой, старением и красотой. Рикардо заставляет нас с Х. пойти с ним в магазин около станции Sevres Babylon / Севр – Бабилон [обратите внимание!], чтобы купить крем от морщин вокруг глаз. [Он + Х говорят по-испански – она делает вид, что покупает для себя, но спрашивает его «Тебе этот нравится?», «Или, может, взять вот этот?» – словно продавщица ничего не понимает.] Педик на Астир-Бич постоянно проводит ладонью по своим крашеным серым волосам. Шелковый платок Бруно, его кольца, стыд того, что он лысеет.

Гомосексуалисты необыкновенно тщеславны. Думают только о том, как быть красивее. Старение – навязчивая идея. Если ты старый и некрасивый, никто тебе не платит, ты никому не нужен. (Это слова Рикардо.) Никто не считает старую дрэг-квин привлекательной. У лесбиянок по-другому – их привлекает «характер», а не «внешний вид».

Гомосексуалисты и мода – педики всегда торчат в модных барах, к примеру в Zonar’s. Или на модных курортах, скажем на островах в Средиземном море (Капри, Искья, Идра + Миконос + Порос).

У гомосексуалистов мир более развит, чем у лесбиянок. Феномен вкуса «кэмп». (Китч = сентиментальный, дешевый). Суперснобизм по поводу всего вульгарного – им не просто «нравится», они все «обожают». Эллиотт Стейн: обожает оперу, «ужастики», безвкусную фотографию, старые истории из газет и монтаж газетных заголовков, отдых на Лурде.

Склонность педиков к украшательству интерьеров (бары, квартиры Сэнди + Мери), полоски – черные, белые, красные, раскрашенные тарелки, индийские ковры, современная мебель, синий + розовый в гамме ранних картин Пикассо (акробаты, грустные юноши), подставки под бокалы…

Лично для меня привлекательность гомосексуальности – это элемент пародии, маскарада, смеси остроумия и пафоса.

Члены тайного общества, имеющего отделения – бары – в большинстве городов. Игра узнавания. А вот этот педик или нет? (Мы с Х. называем это «увлекательная орнитология»). Узнают главным образом по одежде и жестам. Безошибочное вращение задницей, мягкая поступь педика…

Два предшественника – экстремальные примеры женской эмансипации: куртизанка и лесбиянка.

Серьезная возможность импровизации и отхода от привычных устоев эротической связи – мужчина и женщина, доминирующий и раб, – если оба партнера являются людьми одного пола. К счастью, такая возможность существует. Но большинство гомосексуальных пар – всего лишь пародия пар гетеросексуальных…