— Я уже говорил, что нам нужно было закрыть архив?

— Говорили, — чувствуя, как нагрелся воздух, я сбрасываю шубку и пристраиваю её на сиденье рядом.

— Так вот: для закрытия архива такого масштаба требуется весомый повод. Его предложил Лоуренс: подделка документов — серьезная проблема, требующая пристального внимания.

Думать, что это значит, долго не приходится.

— Значит, мистер Максвелл знал, что это… — я не нахожу правильного слова и окончательно затихаю.

— Ширма, да.

Скривившись, я до боли в глазах вглядываюсь в окно. Белое поле сменилось порослью молодого леса. Красиво, должно быть, весной…

— Мисс Локуэл, он никоим образом не хотел вас задеть, — тихо информирует меня Вальтц, — просто нам нужен был кто-то, обладающий авторитетом и способный поднять тревогу. Вы отлично подошли на эту роль.

Прижавшись лбом к оконному стеклу, я лишь выдаю утвердительное мычание. Слов нет, мыслей тоже. К тому же, я явно потеряла контроль над своими эмоциями, не подумав о завесе отрицания, и теперь экипаж полон пережитков моей души: здесь и досада, и злость, и какая-то затаенная, тупая боль. Даже не знаю, как я объясню это Вальтцу, но…

— Мейделин, — голос за спиной звучит устало, — простите. Я не хотел причинить вам боль. Просто не подумал.

Я закрываю и открываю глаза. Обидно. Просто очень.

Но Вальтц ведь в этом не виноват.

— Ничего, — я все же отрываюсь от многострадального окна, — я в порядке. Продолжайте.

Инквизитор понимающе кивает:

— Обязательно. Но давайте прежде уберем все это? — он обводит рукой дилижанс, где уже тают мои выплеснутые эмоции.

Я согласно киваю и уже через миг с моей ладони срывается легкое заклинание ветра, которое уносит все лишнее за пределы кабины. А у меня одновременно с этим появляется ещё одна мысль.

— Вальтц, вы ведь тоже работаете в сфере эмоций?

— Верно, — кивает мужчина.

— В таком случае, объясните мне, как так получается, что они скапливаются без выхода? Ведь… — окончательно запутавшись, я замолкаю и задумываюсь.

— Ведь… — протягивает Вальтц, явно предлагая мне закончить.

Приглашением, особенно таким явным, воспользоваться придется, но прежде я воскрешаю в голове все, что касается этого странного феномена.

Эмоции — они как аромат праздничного гуся, которого так любит готовить Адель. Я стараюсь не пропускать те минуты, когда кухня заполняется потрясающим ароматом запеченного мяса, смешанного с тонкими нотками брусники и светлого пива. Правда, эта сказка всегда заканчивается одинаково: ворчанием сестры и распахнутым окном, через которое и улетучиваются даже воспоминания об этих чудесных мгновениях.

— Эмоции ведь подвижны, — послушно перевожу воспоминания в слова я, — их не остановят ни стены, ни другие физические преграды. Почему же тогда в одних местах они скапливаются, а в других — спокойно развеиваются?

Мой вопрос Вальтцу нравится — инквизитор одобрительно кивает и щелкает пальцами, будто принимая вопрос к вниманию.

— Понимаете, мисс Локуэл, — начинает он, а я все-таки поворачиваюсь к мужчине, — эмоции зачастую действительно не учитывают преграды. Физические, как вы правильно выразились.

— Значит, есть другие?

— Конечно, — как само собой разумеющееся кивает мужчина, — определенные узкоспециализированные заклинания, которые позволяют эмоциям оставаться в замкнутом пространстве необходимое время. Сейчас, конечно, эти знания уже отходят в прошлое — за ненадобностью. Кстати, вам будет интересно, мисс Локуэл — прототипом для подобных заклинаний послужил резерв одаренных.

На осознание того, что это значит, у меня уходит пол-стука сердца.

— Вы хотите сказать, что эти заклинания удерживают все внутри из-за…

— Именно. Они как мешок — заполняются эмоциями до тех пор, пока не произойдет перенасыщение. Затем же… вы знаете, что происходит с переполненным резервом, мисс Локуэл?

— Отчасти, — я не хочу посвящать инквизитора в печальные подробности своего прошлого.

— В переполненном резерве эмоции начинают переваривать сами себя. Высвобождается энергия, которая начинает искать выход. И, если в заклинаниях удержания энергии все заканчивается прободением границ заклинания и утечкой накопленного, то в случае с человеком все сложнее.

— Энергия высвобождается через него, — киваю, чем и заслуживаю заинтересованный взгляд.

— Наводили справки?

— Вроде того. В резерве эмпата всегда есть точка входа. Она же является точкой выхода, — откликаюсь, стараясь, чтобы это выглядело заученно, — через нее мы впитываем эмоции и через нее же они затем пытаются прорваться в случае переполненного резерва.

— Браво, мисс Локуэл! Наверняка вы были хорошей ученицей.

— Более чем. Я даже знаю, чем это чревато для человека.

— И чем же?

— Ничем хорошим. Нарушается контроль над телом, возможны галлюцинации, потеря сознания, нарушение зрительных и слуховых функций, потеря ориентации в пространстве… — исчерпав перечень известных не понаслышке симптомов, я замолкаю.

И вовремя.

— Итог — смерть, — многозначительно заканчивает Вальтц, — если не оказать помощь вовремя.

— Да, невесело, — хмыкаю.

— А то! Кстати, чтобы вы знали, Мейделин — все эти заклинания удержания эмоций накладывались не поодиночке. Сложное плетение, многоуровневый контроль… иногда требовалось до недели, чтобы обработать только небольшое помещение. Зачастую это были камеры для содержания эмпатов, приговоренных к сожжению. К сожалению, в темные века на эти заклинания был неплохой спрос.

— Почему?

— Вопрос безопасности, — мужчина некоторое время безучастно смотрит на меня, а затем вновь оживает, — разумеется, я не имею в виду безопасность одаренных. Нет — тут, скорее, трезвый расчет. Люди боялись эмпатов — и защищались от их дара их же методами.

— Ставили защиту, — понимающе киваю, — интересно, кто оказывал такие услуги?

— Всегда были эмпаты, сотрудничающие с инквизицией, — поясняет инквизитор, — за горбушку хлеба, свободу или двадцать сребреников — всегда были люди, готовые поступиться своим честным именем.

— Значит, имя было не совсем честным, — хмыкаю я, забирая с блюдца ещё один орех.

— Возможно, — уголки губ Вальтца слегка дергаются, намекая на улыбку, а сам инквизитор впервые за все время знакомства даже кажется мне симпатичным.

Наш разговор прерывает непривычная тряска — с проселочной дороги дилижанс сворачивает на брусчатку и останавливается. Выглянув в окно, я понимаю — придорожный постоялый двор.

— Предлагаю передохнуть четверть часа, — сообщает инквизитор и перед тем, как покинуть экипаж, все-таки оборачивается ко мне, — по поводу Морриса поговорим обязательно. Я помню.