Привели пленника. Макар не ошибся, это был монгол. Точнее, старик из монголов, с морщинистой кожей и совсем седыми остатками волос. Когда я спросил его через толмача, почему он не убегал, тот ответил сразу и обо всём.

Те уроды, которых мы прогнали, были непобедимым войском алтын-хана Ловсана. Кто такой алтын-хан, я немного помнил. Какой-то монгольский князек, правитель самого ближнего к Байкалу улуса, на которые распался осколок бывшей могучей империи Юань. Правда, где точно он расположен, я не очень помнил. Оказывается, не так далеко.

Словом, сам хан ходил войной на кыргызов. Всех там победил. Ну и ладно с ним, мне не жалко. Кто такие кыргызы, я тоже не очень помнил. Где-то по Иртышу кочевали, кажется. А вот сын великого, лучезарного и прочее, и прочее хана, по имени Тушэ-ту, решил пошалить в другой стороне. И пошалил на свою голову. Над его трупом и лил слезы старик, бывший его воспитателем.

Как-то не по себе мне от этого стало. Молодой идиот решил славу добыть покруче, чем у батюшки, вот и сломал себе шею. Не жалко. Не люблю таких орлов. А старика очень жалко: видимо ханеныш был ему дороже сына. Я распорядился поймать ему коня, отсыпал несколько серебряных монет, дал сумку еды и отпустил. Словом, от совести своей мелкими дарами откупился.

Построил отряд. Конечно, мы выглядели уже не так празднично, как мне хотелось, но всё равно круто. Щиты оставили на стругах. Зато оттуда к нам спустился отец Федор с заранее подготовленной хоругвью с ликом Богоматери.

Пошли крутым строем. Впереди полсотни с бердышами, над ними хоругвь и развевалась. За ними шли остальные бойцы с пищалями, все при саблях, в кирасах и шлемах. Еще дальше – пушкари с двумя пушками, остальные оттащили на корабли. Перед войском шел отец Фома в парадном облачении и ваш покорный слуга. Картинка вышла эффектная. Тем временем Макар с оставшейся полусотней и пушкарями подогнал струги к пристани.

На стены вывалили, наверное, все осадные сидельцы. Мы гордо шли к воротам. Да, сидельцы те еще. Оборваны, худы. Оружие такое, что обнять и плакать.

Наконец на стену поднялся сухонький и бледный мужичок, в высокой меховой шапке, с жесткими чертами лица.

– Кто такие? – крикнул он. – Для чего идете в Шилкинский острожек?

– Мы люди амурские, – во весь голос, но с важностью отвечал я. – Я приказной, сын боярский Онуфрий Степанов с своими казаками. Идем по вызову воеводы Афанасия Филипповича. С нами протоиерей Благовещенского храма отец Фома.

– Я воевода Пашков, – проговорил мужичок и закашлялся.

Кашлял долго. Пока он откашлялся и отдышался, мы успели подойти к самым воротам. За ними явно разбирали завал. Наконец ворота распахнулись, несчастные нерчинские сидельцы высыпали нам навстречу.

Идея красиво войти в острог не удалась: строй сломался. Люди обнимались, братались. Мы с отцом Фомой и Тимофеем кое-как пробрались внутрь, лавируя в толпе. Только через полчаса народ немного унялся, и отряд смог войти в ворота.

Почти напротив ворот стоял дом в два этажа, с крыльцом, – явно воеводские хоромы. Остальные строения были скромнее. На крыльце и стоял мужичок в окружении двух военных и одного попа в неряшливой и не очень чистой рясе. Не иначе как сам протопоп Аввакум. Там же стояли женщина с бледным осунувшимся лицом и молодой парень. Думаю, это жена Фекла и сын Еремей, тот самый, чье исцеление сделало воина истово верующим.

Ладно, приехал решать проблему – надо решать. Поднялся по лестнице, со всей вежливостью поклонился.

– По добру ли, батюшка-воевода?

– По добру, – буркнул в ответ Пашков. Ему было явно неприятно, что я видел его немощь. Тем не менее он смог себя перебороть и продолжил: – Что ж, службу ты сегодня сослужил добрую. Скажи-ка, то твои вои?

– Вои мои, – ответил я. – Мои братья-казаки, с которыми я пришел на реку Амур уж восемь лет назад.

– Хороши вои. Ей-свят, хороши. А оружны они кем?

– То оружие мы сами делаем, неслучайно меня Кузнецом зовут. Помозговали с братьями, когда богдойская сила напала, вот и стали делать. Иначе никак, числом сомнут.

– И велико войско богдойское?

– Очень велико, воевода-батюшка. Только о том долго рассказывать. Да и не всем то знать нужно.

Воевода понимающе посмотрел на меня, а потом продолжил:

– Что ж ты увел-то войско свое. А вдруг богдойцы нападут?

– Я, воевода-батюшка, малую часть увел. Во всех острогах стоят казаки с пищалями. И пушки имеются. Если что случится – отобьются.

– Ишь! – подивился воевода. – А велико ли войско?

– Не такое, как у богдойцев, но немалое.

– И чем же ты их кормишь, али с добычи живут?

– Добычу разбойники ищут. А моих воев крестьяне кормят за защиту, туземцы за то же ясак дают. Хватает и казаков кормить, и ясак в столицу отправлять.

– А пушки что, тоже сами льете?

– И пушки льем, и для крестьян всякий нужный товар делаем. Далеко же мы, а ленский воевода уже третий год ничего не шлет. Вот и приходится самим.

– Почто ж не шлет?

– Про то мне неведомо. Лучше у него спросить, воевода-батюшка.

Вот гад, подумал я про себя, настоящий допрос учинил. С другой стороны, он воевода, должен знать, чем собирается управлять. Вот только мне его управление неинтересно.

Вдруг в разговор вмешался священник:

– Кто священный чин с тобой, боярский сын? Откуда он?

– Священник наш, отец Фома, с благословления архиепископа Тобольского уже шестой год окормляет по Амуру паству. За то пожалован чином протоиерея. Настоятель в храме Благовещения.

– Он никонианец? По каким книгам учит: по старым святым или правленым, диавольским?

– Про книги я не ведаю, то дела священников. Но у нас его любят и почитают.

– Прокляты будут те, кто фигою крестится! – вдруг почти завопил протопоп.

Ох, только богословских проблем мне не хватало. Но, как ни странно, ситуацию спас воевода. Причем спас самым простым способом: он просто зыркнул на попа. Из того будто воздух выпустили. Я облегченно вздохнул.

Воевода с усмешкой и одобрением посмотрел на меня.

– А пойдем-ка в дом, Онуфрий Степанов сын. Что ж мы, как нехристи, на пороге разговариваем.

Прошли в дом. Но в комнату воевода пригласил только меня, даже жена с сыном остались за порогом. Пашков уселся на высокий стул под образами, я сел на лавку напротив. Сидя я был едва ли не выше, чем он стоя. Но его стул стоял на небольшом возвышении, так что наши лица были почти на одном уровне.

Он долго и внимательно смотрел на меня и наконец заговорил:

– Вот ты какой, Кузнец. Три раза богдойское войско разбил, свое войско в два полка, а то и больше, сколотил, реку пашенными людьми заселил. Теперь думаешь, как со мной разойтись. Так?