С чем у меня хорошо, так это с пушками. Не самое приятное богатство, но пока необходимое. Есть у нас большие крепостные пушки, такие стоят на стенах городов, в Косогорском и Уссурийском острогах, реки перекрывают выстрелом. Есть пушки поменьше калибром, на подвижных лафетах. Их можно и на раскат установить, чтобы острог или город защищать, а можно и в поход. Были и малые, вертлюжные пушки, которые мы установили на корабли. На трех кораблях побольше, что могли принять более пятидесяти людей и с изрядным грузом, установили по четыре пушки. По одной пушечке стояло еще на пятнадцати стругах. По нынешним временам я был просто пушечный олигарх. Но всё же самый грозный резерв главного командования составляли шесть «гатлингов».

Проблем, конечно, хватало. Но после удачных переговоров и блестяще проведенной, на мой вкус, операции по причинению добра, думать о них не хотелось. Ладно, неделю все отдыхаем, а потом едем решать проблему по имени Афанасий Филиппович Пашков.

Но отдыха не получилось. Успокоил, как смог, Людку, которая очень не любила мои военные начинания. Поигрался с маленьким Андрейкой. Так и не могу понять, как люди определяют, на кого ребенок похож? Я соглашался с любым вариантом. Какая разница? Просто он мой, до самой маленькой черточки его пухлого личика, до складочки на ручках. Когда первая волна радости схлынула, а Людка занялась своими делами, я опять завис на проблеме Пашкова, пытаясь определиться, как мне выстраивать отношения с новым воеводой? Старался вспомнить всё, что мне про него известно, от писаний Аввакума до известных мне исторических обстоятельств той, покинутой мной, истории.

Афанасий Филиппович, или Истомич, Пашков в истории остался как личность странная и противоречивая. Был он отважным и опытным воином, полководцем. Но прославлен был огнеустым протопопом Аввакумом как гонитель и мучитель людей. Он смертью казнил казаков, ставших позже сибирскими мучениками. Мучил самого огнеустого. Такой русский вариант царя Ирода.

И именно этот человек был прислан воеводою в Нерчинск, именно под его власть отходили земли по Амуру. У меня в голове что-то не срасталось в этом облике. Я попытался вспомнить всё, что знал о нём.

Знал немного. В основном остались, как обычно, доносы на него да писания Аввакума. Но какие-то события история сохранила.

Ещё юношей, почти отроком, участвует в обороне Москвы от поляков. Рано женится. Жену и сына любит очень. С этой любовью и связаны многие эпизоды его жизни. Во время его первого воеводства в Мезени заболевает его первенец. Заболевает не просто тяжело, но смертельно. Воевода молится, оставляя на ближних людей все остальные дела. То ли молитва, то ли крепость тела совершили чудо – мальчик поправился. После этого достаточно прохладно относящийся к вопросам веры воевода не просто узрел новый свет, но стал фанатично верующим человеком.

Выполняя обет, данный во время болезни сына, он строит храм в честь святого Артемия. Уже почти построенный храм сгорает. Но упорный воевода строит новый. Будучи переведенным в Москву, он сближается с церковными деятелями, участвует в богословских спорах, является яростным противником будущих старообрядцев. Потом было воеводство в Енисейске. Кажется, именно тогда Енисейск стал разрядным городом. При Пашкове были организованы походы в Забайкалье, строительство острогов.

В прошлой истории Афанасий Пашков совершил невероятное по сибирским масштабам деяние. Зная, что на Амуре сидят преданные высоким начальством, брошенные и обреченные казаки из отряда моего предшественника, он сам собирает войско. Армия князя Лобанова-Ростовского, которую готовили для Приамурья, ушла под Смоленск. Другой не будет.

А на Амуре полтысячи казацких душ, да и крестьянских не меньше, вот-вот падут под мечом богдойцев. Вопрос, из кого могла быть эта армия, даже не стоит. Как тогда говорили, «из всякой сволочи». То есть из бродяг, гулящих людей, а то и прощенных преступников. Навряд ли мог он из Енисейска вывести шесть сотен поверстанных казаков: столько там просто не было. Отсюда и его жестокость. Он, как мог, как умел, пытался из дикой орды построить войско.

А из его фанатичной приверженности православию и государю вполне понятно и его отношение к зарождающемуся старообрядчеству. Для него они смутьяны, рушащие с таким трудом обретенное единение. Особенно, видимо, раздражал сам огнеустый протопоп. Он оказался не чаемой поддержкой, а столпом нестроения в его и без того не особенно стройном войске. Потому, кстати, войско-то и разбежалось, едва сам Пашков принял решение о постриге в монастырь. Под новым воеводой Толбузиным оказалось всего полсотни казаков. Тому даже пришлось сжечь несколько острогов, построенных Пашковым: для них просто не было гарнизона.

Обо всём этом я вспоминал, готовясь явиться пред светлые очи нового воеводы. Правда, от своего начальника внешней и внутренней разведки, Степана, я знал, что в моем случае ситуация немного иная. Во-первых, собирать армию для спасения меня хорошего необходимости не было: спасся по собственной инициативе. Когда хочется жить, бессильны даже врачи.

Соответственно, с новым воеводой шли две, а не шесть сотен бойцов. Не было и нестроения. Поскольку шли поверстанные казаки, не было и причин для жестокости со стороны самого Пашкова. Правда, конфликт с протопопом Аввакумом был. Но без насилия, в привычных для того времени формах. Аввакум и Пашков писали друг на друга доносы в столицу, вели богословские споры. Словом, благость сплошная.

Вот тут и возникают сложности. Точнее, не сложности вообще, а сложности для меня. Ведь, по сути, амурскими землями он тоже владеет. Соответственно, я оказываюсь министром без портфеля. С одной стороны, да и шут бы с ним, не сильно я и рвался в начальники. Одна беда: пока ситуация в Приамурье сложная донельзя. Вытянуть ее можно только, если ты понимаешь всю ее сложность, готов идти на уступки, договариваться, жертвовать малым, чтобы спасти большое.

Если сильно укусить богдойцев, то те могут, наплевав на неразумность этих действий, прислать тысячи три знаменных войск, подтянув союзников и данников, и просто задавить нас числом. Потому и надо дружить с Шарходой. У него самого сил не хватит. А для Приамурья территория на другом берегу – самый естественный партнер. Если сильно прижать местных дауров и тунгусов, то мы получим взрыв и восстание. Поскольку же они только частью живут под русским стягом, а большая часть спокойно кочует по обоим берегам великой реки, то восстание будет очень даже сильным. С маньчжурской помощью сметут и памяти не останется.

Потому и с ними лучше дружить, родниться, постепенно сливая их в единый народ. Тут пара неверных шагов – и с таким трудом выстроенное равновесие исчезнет. Нужно действовать очень осторожно и осмотрительно. Вот в этих качествах воеводы я и не был уверен. Будь проблема чисто военная, я бы и не парился. Наверняка Пашков с его опытом – военачальник покруче меня. Да и Бекетов – воин известный. Только уже по Бекетову видно, что братание с даурами ему не нравится.

Значит, есть необходимость в каком-то виде каким-то образом власть сохранить. Строго говоря, ничего особенно невероятного, по сибирским масштабам, в этой задаче нет. Не один раз случалось, что назначение из столицы начального человека в чужое войско оборачивалось гибелью назначенного. Тот же камчатский Колумб, Владимир Атласов, погиб, точнее погибнет, именно таким способом. Кстати, самих «воров» потом нередко прощали. Моя армия – уже вполне армия – несравнимо сильнее отряда Пашкова. Это даже без моих «гатлингов» и «единорогов».