– На что мне сдался кожаный ботинок в шлюпке посреди океана? Я что, по-твоему, на прогулки тут хожу, когда заняться нечем?

– Да его же съесть можно!

– Ботинок? Съесть? Ну и ну.

– Ты же съел сигареты. Чем тебе ботинок плох?

– Даже подумать противно. А хоть чей ботинок-то?

– А я почем знаю?

– Предлагаешь мне съесть ботинок, который носил неизвестно кто?

– А какая тебе разница?

– Ну ты даешь! Ботинок. Не говоря уже о том, что я индуист, а для нас, индуистов, корова – животное священное, так мне еще и всю грязь с этим кожаным ботинком придется съесть – и ту, в которую он вступал, и ту, что внутри от ноги осталась.

– Значит, не хочешь ботинок?

– Дай хоть взглянуть сначала.

– Не дам.

– Что?! Ну уж нет. Не стану я меняться на кота в мешке!

– Ты что, забыл? Мы же оба слепые.

– Тогда хоть опиши мне этот ботинок, что ли. И вообще, кто так торгует? Неудивительно, что с покупателями у тебя туго.

– Это точно.

– Ну, давай же. Что у тебя за ботинок?

– Кожаный ботинок.

– Какой кожаный ботинок?

– Обычный.

– Что значит «обычный»?

– Ну, обычный ботинок, со шнурками и дырочками для шнурков. С язычком. Со стелькой. Ботинок как ботинок.

– Какого цвета?

– Черный.

– В каком состоянии?

– Разношенный. Кожа мягкая, нежная, приятно пощупать.

– А пахнет чем?

– Теплой, душистой кожей..

– Сказать по правде… сказав по правде… звучит заманчиво!

– Ну так можешь о нем забыть.

– Это еще почему? Молчание.

– Ты не хочешь отвечать, брат мой?

– Нет никакого ботинка.

– Как это нет?

– Нет, и все.

– Обидно.

– Я его съел.

– Ты съел ботинок?

– Да.

– И как, вкусно было?

– Нет. А сигареты были вкусные?

– Нет. Я не смог их доесть.

– И я не смог доесть ботинок.

– Жил да был на свете банан. Рос он себе на ветке, рос и рос, и вырос большой-пребольшой, крепкий, желтый и душистый. Тогда он упал на землю, а кто-то нашел его и съел. И этому человеку стало гораздо лучше.

– Прости меня! Прости меня за все, что я сказал и сделал. Я – пустое место! – выпалил он вдруг.

– Да что ты? Что ты? Ты – самое замечательное, самое чудесное существо на земле. Иди ко мне, брат мой, и мы будем вместе, насладимся обществом друг друга!

– Да!

Не сказал бы, что гребцам в Тихом океане раздолье, тем более гребцам слепым и слабым, тем более на таких больших и неповоротливых шлюпках, тем более если ветер ни в какую не желает им подсобить. Он то приближался, то вдруг опять оказывался далеко. То слева, то справа. То передо мной, то позади. Но в конце концов нам все удалось. Шлюпки столкнулись с глухим ударом – сладостный звук, слаще даже, чем толчок черепахи о борт. Он бросил мне конец, и я привязал его шлюпку к своей. Я распростер объятия ему навстречу. Глаза мои наполнились слезами, я улыбался. Он стоял прямо передо мной – я чувствовал это: свет его присутствия пробивался сквозь слепоту.

– Милый брат, – прошептал я.

– Я здесь, – отозвался он. Донеслось тихое рычание.

– Брат мой, я забыл кое о чем тебя предупредить.

Он навалился на меня всей тяжестью. Мы рухнули на брезент, стукнувшись головами о среднюю банку. Руки его потянулись к моему горлу.

– Брат, – прохрипел я в его ненасытных объятиях, – сердце мое с тобой, но мы должны срочно перебраться в другую часть моего утлого суденышка.

– Это точно, – отозвался он, – теперь твое сердце со мной. И твоя печень, и твое мясо!

Я понял, что он переползает с брезента на среднюю банку и – роковой шаг! – опускает ногу на дно по ту сторону.

– Нет-нет, брат мой! Не надо! Мы не…

Я пытался удержать его. Увы, слишком поздно. Не успел я выговорить «одни», как опять остался один. Только я и услышал, как о днище шлюпки негромко клацнули когти – с таким звуком падают на пол очки, – а в следующее мгновение милый мой брат испустил у меня над ухом душераздирающий крик, – никогда я еще не слышал, чтобы люди так кричали. И разжал объятия.

Вот какой чудовищной ценой расплатился я с Ричардом Паркером. Он подарил мне жизнь – мою собственную, но забрал за это другую. Он содрал с его костей мясо и разгрыз его кости. Запах крови ударил мне в нос. Что-то во мне умерло в тот миг безвозвратно.

Я забрался в шлюпку моего брата. Ощупал ее всю. Обнаружил, что он солгал мне. У него все-таки была еда – кусочек черепашьего мяса, голова корифены и даже лакомство, о каком я и мечтать не смел, – горстка галетных крошек. И вода тоже была. Все это отправилось мне в рот. Я вернулся к себе и отвязал его шлюпку.

Все это время я обливался слезами – и глазам это пошло на пользу. Вновь приоткрылось окошко в верхней части левого глаза. Я стал промывать глаза морской водой. И с каждым промыванием окошко все расширялось. Через два дня зрение восстановилось полностью.

Но картина, открывшаяся моему взору, чуть не заставила меня об этом пожалеть. Его растерзанное, расчлененное тело лежало на дне шлюпки. Ричард Паркер к тому времени уже попировал на славу – объел даже лицо, так что мне не довелось узнать, каков из себя был мой брат. Его выпотрошенное туловище с переломанными ребрами, изогнутыми, как шпангоуты, напоминало ту же спасательную шлюпку, только в миниатюре, – так ужасно оно было обглодано.

Сознаюсь, что одну его руку я оторвал, подцепив острогой, и пустил мясо на наживку. Сознаюсь и еще, что, дойдя до грани безумия в своем безвыходном положении, я съел немножко его мяса. Я имею в виду крошечные кусочки, те полосочки, которые должны были послужить наживкой, – подвялившись на солнце, они на вид ничем не отличались от обычного мяса животных. Я и сам не заметил, как они скользнули мне в рот. Поймите меня правильно: я невыносимо страдал, а он все равно был уже мертв. Я прекратил это, как только поймал рыбу.

Я каждый день молюсь за упокой его души.

Я совершил невероятное ботаническое открытие. Правда, многие скажут, что следующий эпизод я попросту выдумал. И все-таки я опишу его, потому что это – часть моей истории, потому что это случилось на самом деле.

Я лежал на боку. Был час или два пополудни, солнце светило неярко, дул легкий ветерок. Я чуток вздремнул – тем неглубоким сном, который не приносит ни отдыха, ни сновидений. Потом перевернулся на другой бок, стараясь по возможности экономить силы. И открыл глаза.