— Вы чего, психи! Я просто сказал, что пора просыпаться!

— Ты никак не хочешь уняться, егерь! Перед сном я обещал тебя застрелить — не терпится на тот свет?

— Опусти автомат.

Ким нехотя положил оружие рядом с собой и, не упустив случая, сделал оскорбительное допущение на мой счет, на этот раз, оставив последнее слово за собой:

— Нет, парень положительно идиот! Серега, ты уверен, что он нам нужен? Черт, да убери ты свет!

— Может, и не нужен, — согласился Сергей, — проверять неохота.

Отпустив рукоятку «шмеля», я плюнул на этих двух увальней, оставив их разбираться между собой, на ощупь собрал свои вещи и вышел из подсобки, прикрыв за собой дверь. Лифт, понятное дело, не работал, лестничные марши не вызывали доверия, поэтому я поднялся наверх по спирали автомобильного спуска.

Я поднялся на последний этаж. Растрескавшийся над головой бетон предупреждал, что выход на крышу небезопасен. Подойдя к краю площадки, огороженной мощными швеллерами, окинул взглядом раскинувшиеся внизу окрестности.

Вид открылся потрясающий — пугающий и завораживающий одновременно. Едва коснувшийся линии горизонта багровый солнечный шар балансировал на острой грани, под него нельзя уже было просунуть и лист бумаги, казалось, одно мое неловкое движение, и он покатится, будто гонимый ветром куст перекати-поля. Несколько десятков более-менее уцелевших высотных домов посреди развалин, походили на знаменитые геркулесовы столпы, обозначающие край обжитого мира. Хотя это была чисто условная граница, полноценной жизни не было ни с одной ее стороны. Открытая взору, затянутая туманом окраина города вызывала острое чувство потери. А бескрайняя полоса отчуждения «промзоны», походившая в настоящее время на взбудораженную долину гейзеров, напоминала о том, что путь до градирни не увеселительная прогулка, и ослаблять внимание на заключительном этапе крайне неразумно.

— Красота! — раздался за спиной ехидный голос Сергея.

Я обернулся; они стояли в трех шагах позади. Сергей широко улыбался, а на лице Кима лежала угрюмая тень. Я совершенно отказывался понимать этого человека, то он рвался как можно быстрее покинуть этот чуждый мир, но в то же время капризничал, как неразумный ребенок по поводу прерванного сна. Мелочь, конечно, но это выводило из себя. Он был мне неприятен, возможно, я исподволь искал повода подпитать свою неприязнь, еще и потому, что в отличие от Сергея, с которым мы состояли, образно говоря, в одном лагере, Ким по определению был врагом. И я не смог до сих пор абстрагироваться от этого понятия и невольно концентрировал в образе Кима все самое неприятное, что только может быть в человеке. Но и он сам делал все возможное, чтобы поддержать свое реноме. Вот и сейчас он бесцеремонно отпихнул соседа плечом, подошел к ограждению, сплюнул вниз и повторил насмешливое восклицание Сергея:

— Красота! — Расстегнул ширинку и длинной, долгой струей помочился в сторону заката. — Я слышал, она спасет мир.

— Что-то вроде, — согласился я. Хотелось взять его за ноги и перекинуть через ограждение.

Застегиваясь, он повернулся к нам, сплюнул, на сей раз себе под ноги и поставил жирную точку в бессмысленном диалоге:

— Лично мне дороже собственная шкура.

Было все-таки в нем какое-то неподдельное, монументальное свинство, я бы сказал — природное. Научиться такому невозможно. Это даже подкупало, с одной стороны, мало кто мог так органично обдать мочой заходящее солнце. Дымящиеся углы заброшенного завода усиливали впечатление. Я непроизвольно поддался очарованию момента и тоже полил сверху. Должен признать, у меня вышло хуже и не потому, что до солнца не достал, а потому что ненатурально получилось.

— Давайте перекусим, — предложил Сергей. — Ким, доставай из заначки джем, или уже схомячил втихую?

— Что значит схомячил, на месте баночка.

— Ну так доставай.

Поляну накрыли тут же, на площадке с панорамным видом на геркулесовы столпы и долину гейзеров. Давненько мне не доводилось радоваться такому обильному меню. Сергей путешествовал налегке, этого нельзя было не заметить, до первой остановки я вообще думал, что, кроме сбруи с двумя тяжелыми автоматическими пистолетами, он ничего с собой не носил. Но как выяснилось, под его длинным плащом хранилось много сюрпризов, и самым приятным оказался ополовиненный батон настоящего пшеничного хлеба. Я изумленными глазами глядел на появившийся на бумажной подстилке хлеб. Джем тоже редкость, но, обладая определенными средствами, которые у наемника, без сомнения, имелись, приобрести баночку клубничного джема на северной окраине можно без особых проблем, а еще проще экспроприировать. Но белый хлеб! В последний раз я пробовал что-то, кроме кукурузной лепешки, дома, где пшеницу выращивали в теплицах. На поверхности возделывали помимо небольшого перечня корнеплодов только вырождающиеся год от года культуры: маис, гречиху, подсолнечник и мак; последний, правда, процветал — одна треть всего населения была хроническими наркоманами.

Видя мою реакцию, Сергей не без самодовольства заметил:

— Близость к власти имеет свои преимущества. Майорский паек, как видишь, сильно отличается от той подачки, которой потчуют егерей. Стратегические запасы муки, а ты как думал? Пресвитер каждое утро любит блинчиками завтракать.

— Наемники такого тоже не кушают, — разламывая хлеб на три части сказал Ким.

— Волка ноги кормят, — отреагировал Сергей.

— Ну, ты-то у нас невинная овечка…

Видя, что Ким затевает очередную свару, поспешил вмешаться.

— Хватит уже, разбирайте концентрат, — сказал я, поставил на бумагу три жестяные банки и поочередно вскрыл их ножом.

Разговор завяз в нашем дружном чавканье. Куриную жижу я употребил с легким спазмом в несколько глотков. Вымазал на свою порцию хлеба треть джема из банки и стал наслаждаться давно позабытым вкусом, наблюдая за тем, как мерцающее в дымке солнце медленно проваливалось под землю. Туда тебе и дорога, блаженно подумал я. Ким вновь пустил по кругу свою фляжку. После глотка самогона мое самочувствие поднялось еще на один виток, и я уже не думал ни о чем, кроме предстоящей дороги.

— Послушай, Ким, давно хотел тебя спросить, — задал я вопрос.

— Давно? Ты знаешь-то меня всего пару недель, а в прошлой жизни пересекались лишь на общей кодировке.

— Не цепляйся, — отмахнулся я.

— Спрашивай, чего хотел.

— Ты кореец?

— Зачем это тебе?

— Просто я для себя решил, что ты кореец.

— Ну, раз решил, значит, кореец.

— Я серьезно!

— И я серьезно. Где мы, а где Корея? Если от нее что-то осталось. Может, и кореец. В пользу этой версии свидетельствует мой разрез глаз, мое имя и прекрасный оттенок кожи, других доказательств нет. Ты вроде такой же приютский, как и я, хотя других у нас не бывает. А вообще, не приставай с ерундой. Темень такая, с твоими разговорами шею себе свернешь. Отстань. Курить охота. У тебя есть?