обнаружили, что женщин и детей услали с нашего пути, а это, как нам было известно, означало объявление войны. Наши опасения подтвердились, когда мы обнаружили, что все мужчины вооружились ножами. Их свирепые и мрачные взгляды тоже не предвещали ничего доброго. Мы не могли понять, что же послужило поводом для такой враждебности.

Нам было легче разглядеть их, чем им нас, так как солнце светило в лицо эскимосам. Только лай наших собак известил их о нашем приближении, и, как только эскимосы его услышали, один из них выбежал из хижины, размахивая большим ножом, с которым охотятся на медведя, и слезы текли по его старому морщинистому лицу. Мгновение спустя он поднял руку, чтобы бросить это оружие в меня и врача, — мы находились тогда в нескольких ярдах от него. Однако, ослепленный солнцем, старик на мгновение замешкался, и один из его сыновей удержал поднятую руку. Это позволило нам собраться с мыслями.

Мы немедленно приготовились к защите, хотя мало что могли сделать при таком численном превосходстве наших нежданных врагов. Вместе с двумя своими спутниками я вернулся к саням, где оставил ружье, и, боясь отходить от них, ждал, чем все это кончится, теряясь в догадках о причине нападения. Ведь накануне мы расстались добрыми друзьями.

Разъяренного старика Поууитьяха теперь крепко держали уже оба сына, закрутив ему руки за спину. Но тот упорно пытался вырваться, а остальные эскимосы, судя по всему, были готовы немедленно поддержать старика, если он нападет на нас. Однако из поведения юношей явствовало, что среди эскимосов нет единого мнения и не все относятся к нам одинаково враждебно. Следовательно, еще не пропала надежда договориться, не доводя дело до крайности.

Но вот эскимосы начали о чем-то между собой совещаться и затем разделились, намереваясь окружить нас. Это им чуть не удалось. Тогда, не желая быть отрезанным от судна, я предупредил тех, кто заходил сзади, чтобы они остановились. Мой окрик вызвал непродолжительное замешательство, за которым последовало еще более короткое совещание. Но тут эскимосы сразу начали наступать, с вызовом размахивая ножами, согласно их обычаю, и почти достигли своей цели. Убедившись, что дальнейшая снисходительность может стать опасной, я приложил ружье к плечу и приготовился выстрелить. К счастью, именно в этот момент я убедился, что одной угрозы достаточно, чтобы заставить их остановиться. Не теряя времени, те, кто подошел ближе всех, расступились, проявляя явный страх, и отошли к своим хижинам, оставив нам свободный путь к отступлению.

Однако мне не удалось уговорить ни одного из эскимосов подойти к нам поближе или ответить на наши вопросы. Поэтому обстановка оставалась напряженной и опасной еще почти полчаса. Наконец ее помогла разрядить храбрость одной женщины. Она вышла из хижины как раз в тот момент, когда я снова поднял ружье, и, предупреждая криком, чтобы я не стрелял, подошла к нашей группе, не проявляя ни малейших признаков страха.

От нее нам удалось узнать повод к переполоху, который, как бы нелепа ни была его причина, мог привести к смертоубийству. Оказалось, что ночью погиб один из приемных сыновей Поууитьяха — чудесный мальчик семи-восьми лет, которому упал на голову камень. Это несчастье эскимосы приписали нашему вмешательству посредством применения сверхъестественных сил, которыми, по их мнению, мы обладаем. И отец, убежденный в нашей виновности, естественно, решил нам отомстить тем способом, который мы едва на себе не испытали.

Мне было крайне трудно втолковать этой доброй женщине, что мы абсолютно ничего не знаем о происшедшем несчастье и выражаем свое горячее соболезнование. Как бы то ни было, она передала мои слова двум мужчинам, не принимавшим участия в нападении. Они теперь подошли к нам невооруженными в знак мирных намерений и начали уговаривать нас вернуться на судно и пуститься в путь через три дня, причем вызвались быть проводниками. Но у нас было много причин не согласиться на это предложение. Главная из них заключалась в том, что нам было необходимо добиться взаимопонимания и незамедлительно восстановить дружбу с эскимосами. Ведь иначе они могли уйти за эти три дня либо опасаясь, что мы вернемся в большем числе, либо по каким-то иным соображениям. Это не только обрекло бы нас на длительную изоляцию, но и вызвало бы общую враждебность или повальное бегство туземцев, с которыми данная группа сейчас общается или вступит в связи в будущем. Тогда вся эта страна стала бы для нас враждебной. Вот почему я отклонил такое предложение и заявил, что не вернусь на судно до тех пор, пока мы снова не станем добрыми друзьями. Заметив как раз в этот момент, что к нам постепенно подбирается враждебная группа, правда, вероятно, лишь затем, чтобы подслушать наш разговор, я провел на снегу линию и заявил, что никто не смеет ее переходить, не бросив сначала ножи, которые все они еще продолжали держать в правой руке. После того как эскимосы недолго посовещались между собой, их мрачные лица начали проясняться и они отложили ножи в сторону. Убедившись наконец, что мы неповинны в смерти мальчика, они теперь, очевидно, изо всех сил старались рассеять неприятное впечатление, которое произвели на нас своим поступком.

Впрочем, эскимосы по-прежнему уговаривали нас возвратиться на судно, ибо, как они говорили, им разрешается пользоваться собаками лишь по прошествии трех дней после смерти одного из членов семьи. Видимо, у них действительно бытовал такой похоронный запрет, но я не хотел уступить им, хотя и мог бы это сделать: терять три дня в это время года было нежелательно.

Поэтому я достал большой напильник, предлагая его тому, кто согласится пойти со мной, и сразу же решительно заявил, что если все откажутся, то пойду один, а они останутся без награды. После этого они несколько минут посовещались, причем до меня часто доносилось слово «эркше» («сердитый») в сочетании с моим именем.

Когда совещание закончилось, человек по имени Пуеттах, как можно было понять, видимо уступив просьбам своей жены, предложил сопровождать меня при условии, что я позволю идти с ним Илликтаху, славному парню лет шестнадцати-семнадцати. Я подробно остановился на этом происшествии лишь потому, что оно было единственным случаем проявления враждебного чувства к нам со стороны эскимосов за все годы, которые мы провели по соседству с ними.

Затем вещи и провизию уложили на двое нарт. В каждые из них было впряжено по шесть собак. Благодаря этому мы очень