Десмонд неприязненно смотрел на нее, молча ожидая, что она попросит автограф. Та в свою очередь тоже молча изучала Десмонда. Наконец с едва уловимым американским акцентом она произнесла:

— Значит, вы и есть тот самый молоденький священник Фицджеральд, которого выгнали за блуд.

— Как вам будет угодно, мадам, — с каменным лицом ответил Десмонд.

— Ну и как, понравилась интрижка на стороне?

— Чрезвычайно! — будто плюнув в собеседницу этим словом, ответил Десмонд.

— И сдается мне, вы еще немножечко и поете.

— Как вам будет угодно, мадам, — сказал Десмонд, и в разговоре повисла пауза.

— А что, вы так бережете свой зад, что не садитесь?

— Предпочитаю наслаждаться вашими прелестями стоя, мадам. Ну что, теперь, когда вы исчерпали свой запас остроумия, я могу идти? Но перед этим я вам прямо скажу: вы самая мерзкая, жирная, грязная, вульгарная и отталкивающая особа из всех, кого мне доводилось видеть.

Неожиданно дама разразилась гомерическим хохотом, а когда Десмонд уже повернулся уходить, ухватила его за фалду мясистой рукой с короткими толстыми пальцами, на одном из которых красовался бриллиант размером с грецкий орех, и насильно усадила на стул возле себя.

— Десмонд, погоди, не убегай! Кажется, ты мне нравишься, и даже очень. Я привыкла, что мне все угождают, врут, готовы пресмыкаться передо мной, лишь бы завоевать мое расположение, а потому даже приятно для разнообразия хоть раз в жизни услышать правду, — сказала она и, помолчав, спросила: — Ты, разумеется, знаешь, кто я такая?

— Не имею ни малейшего представления, мадам. Не знаю и знать не хочу.

— Я Беделия Бассет. Хорошо известная в Штатах как Делия Би. Ну что, слышал обо мне? — спросила она и, когда Десмонд отрицательно покачал головой, воскликнула: — Боже правый! Да ты просто какая-то деревенщина из глухомани! Неужто не знаешь, что я сотрудничаю с шестьюдесятью крупнейшими американскими газетами, ведущие режиссеры Голливуда трепещут в моем присутствии, звезды умоляют дать о них хороший отзыв, чтобы еще больше прославиться, и ужасно боятся меня разозлить, так как одного моего слова достаточно, чтобы отправить их на улицу торговать леденцами?

— Мадам, я ничего этого не знаю, и меня это не интересует. Если я и наслышан немного о вашем сказочном королевстве, то исключительно благодаря своему другу, моему единственному другу на всем белом свете. Когда-то он был врачом, а теперь это писатель Алек Шеннон. Он бывал в Голливуде и даже продал там для экранизации свои первые два романа.

— Алек Шеннон! Где-то я слышала это имя. Хотя в Голливуде писателей — как грязи. Тоже мне говна-пирога! Говоришь, единственный друг?

— Да. Кроме Большого Джо, здешнего официанта. Все остальные от меня отвернулись.

— А жена?

— Я ненавижу ее, — коротко отрезал Десмонд. — Ненавижу настолько же сильно, насколько люблю свою дочь. Которую, надеюсь, скоро увижу. Она у тетки жены, госпожи Донован, чье виски вы сейчас пьете.

— Бог ты мой, Десмонд! Я женщина бывалая, и все же ты меня удивил. У госпожи Донован, похоже, в руках миллионы, она дарит соборы, а ты зачем-то здесь…

— Поешь в пивной за пару десяток в неделю, — продолжил Десмонд и, помолчав, добавил: — Это мой собственный выбор. Мне уже на все наплевать. Хотя сейчас я как раз собираюсь покинуть мистера Мейли, чтобы съездить навестить свою малышку.

— Он тебя ни за что не отпустит. Ты для него что манна небесная. Если, конечно… Скажи, ты что-нибудь подписывал? — поинтересовалась Делия Би и, когда Десмонд покачал головой, страшно обрадовалась. — Слава богу. Это было бы не самым удачным началом. А теперь, Десмонд, слушай-ка меня внимательно. Мне редко кто нравится, но если уж нравится… я все для него сделаю. Вот что я тебе скажу. Здесь ты впустую тратишь время и свой талант. Исключительный талант! Я знаю, тебя обидели и тебе хочется зарыться в норку. Но с этим надо кончать. Завтра я уезжаю в западную часть страны, в маленькую деревушку, откуда, насколько я знаю, родом мои предки, но через неделю вернусь. А теперь можешь сделать мне маленькое одолжение до моего отъезда? Ладно, молчание знак согласия. Вечером я буду сидеть за этим же столиком. Кончай петь слюнявые ирландские песенки. Исполни что-нибудь значительное, классическое, оперную арию, например. Сделай это для меня, и я буду знать, что ты на моей стороне! Теперь иди обедать! А я пока посижу, черкну парочку телеграмм и допью тетушкино виски.

Похоже, эта странная маленькая женщина все же сумела задеть Десмонда за живое. Покончив с обедом, он понял, что должен непременно написать своему другу.

«Сегодня днем ко мне пристала одна весьма странная дама — жирная коротышка, разряженная в пух и прах и гордо именующая себя Беделией Бассет. Поверишь ли, она увлеклась мной, скорее даже не мной, а моими способностями. Она, наверно, шутит, но все же утверждает, будто знает тебя, хотя откровенно презирает всех авторов и характеризует их грязным непечатным словом. Как тебе известно, я бросаю свою работу здесь, в пивной. Изысканная и сытная еда, которой совершенно задаром кормил меня добрейший Мейли, снова поставила меня на ноги, и я собираюсь в Веве проведать свою ненаглядную малышку. Алек, я ее ужасно люблю, хотя ты наверняка сочтешь это очередным проявлением моей слабости. Где сейчас моя жена и что с ней, не знаю, да и знать не хочу. Мы расстались с ней навсегда, хотя не сомневаюсь, что она продолжает развлекаться в прежнем духе. Как ты смотришь на то, чтобы взять парочку выходных и съездить со мной в Веве? Мы так давно не виделись, и вообще, горный воздух тебе не повредит…»

Дописав письмо и заклеив конверт, Десмонд вручил его Джо, который как раз вошел в комнату, чтобы убрать посуду.

— Вы познакомились с этой чудной толстой янки, сэр? — поинтересовался Джо.

— И очень близко, Джо!

— Представляете, сэр, она мне только что дала чаевые, чтобы я держал для нее тот угловой столик. Угадайте, сколько?!

— Шесть пенсов, Джо.

— А вот и нет, сэр. Поглядите-ка! — И Джо гордо продемонстрировал еще одну пятифунтовую банкноту. — Но она просила напомнить вам насчет опер.

— Слушаюсь и повинуюсь, Джо.

И в восемь вечера, наверно, впервые с момента получения ангажемента в «Хибернианз», Десмонд поднялся на эстраду в прекрасном настроении. Он даже соизволил слегка улыбнуться публике, которая несколько отличалась от той, что была на его предыдущем выступлении, хотя народу было, как всегда, много. Весенний фестиваль закончился, гости попроще разъехались по домам, и сейчас в зале присутствовало мелкопоместное ирландское дворянство, задержавшееся, чтобы послушать Десмонда, или по каким-то иным причинам.

— Надеюсь, что не разочарую вас сегодня, — спокойным, тихим голосом произнес Десмонд. — Как вы, наверное, знаете, я пою в основном ирландские песни и баллады, но сегодня вечером, по просьбе очень уважаемой и знаменитой гостьи из Америки, я исполню две арии из опер. Сперва — душераздирающую арию Каварадосси перед казнью из «Тоски» любимого всеми Пуччини. Затем — арию Вальтера «Розовым утром алел свод небес» из «Нюренбергских мейстерзингеров», за которую, как вам, наверное, известно, я — тогда еще молодой священник — получил на конкурсе в Риме Золотой патир. — И подождав, пока шум уляжется, Десмонд добавил: — Первую арию я исполню на итальянском, вторую — на немецком, как в оригинале у Вагнера.