Ричардс, как обычно, оставил ворота во двор открытыми нараспашку. Створки хлопали, грохотали под порывами ветра, стонавшего в ветвях можжевельника. Глэнтон ощупью двинулся на звук, прикрывая девушку от порывов ветра, яростно трепавшего полы ее плаща.

При взгляде на густо посаженные вдоль дорожки конические кусты можжевельника Глэнтона тоже пробрала дрожь. За каждым из этих кустов мог затаиться маньяк, заглянувший в окно. Это существо больше не было человеком – оно превратилось в хищника, вышедшего на ночную охоту.

Джон Брукмэн так и не дал Глэнтону возможности предупредить о безумце. Глэнтон решил позвонить ему по телефону, вернувшись к себе на ранчо. Мешкать здесь, во тьме, пока рядом бродит это исчадье ада, было нельзя.

Глэнтон не на шутку опасался обнаружить Джошуа прячущимся в машине, но в кабине не оказалось никого. С неимоверным облегчением он включил фары, и пара лучей пронзила тьму, точно два копья. Девушка рядом с ним тоже облегченно вздохнула. Конечно, она ничего не знала о таящейся поблизости смерти, но чувствовала злобу ночи, угрозу в густой черной тьме. Даже от столь скромной иллюминации на душе у обоих стало намного спокойнее.

Без лишних слов Глэнтон завел мотор, и они пустились в путь по тряской, ухабистой дороге. Его снедало любопытство, но он никак не мог решиться задать вертевшийся на языке вопрос. Но вот девушка заговорила:

– Вы недоумеваете, отчего дядюшка продал меня, точно рабыню или домашний скот?

– Не стоит об этом! – воскликнул Глэнтон во внезапном приступе сочувствия. – Вам вовсе ни к чему…

– Отчего же, повод для недоумений у вас есть, – горько ответила она. – Могу сказать только одно: я не знаю. Насколько мне известно, он – мой единственный родственник. Я видела его всего несколько раз в жизни. Я с малых лет жила по пансионам, и всегда знала, что это он оплачивает проживание, одежду и обучение. Но он почти не навещал меня, и даже писал очень редко. Вот и теперь… Я жила в пансионе, в Хьюстоне, и вдруг получила от дядюшки телеграмму с приказом приехать немедленно. Я села в поезд, отправилась в Скерлок и прибыла на станцию сегодня вечером, около девяти. Там меня встретил мистер Ричардс. Он сказал, что дядя позвонил и попросил его отвезти меня к нему на ранчо. Лицензия уже была у него наготове, хотя в то время я еще не знала об этом. Как только мы приехали к дяде, он только и сказал, что отдает меня замуж за молодого человека, который вот-вот прибудет. Естественно, я… Я пришла в ужас… – Девушка осеклась и робко положила руку на его плечо. – Я боялась… Я ведь не знала, кем он окажется.

– Я буду тебе хорошим мужем, девочка, – неловко сказал он.

Ответ ее прозвучал так искренне, что сердце Глэнтона затрепетало от радости:

– Я знаю. У тебя добрый взгляд и нежные руки. Сильные, но нежные.

Они приближались к развилке. Недавно дорога здесь была спрямлена – вместо того, чтобы огибать крутой, покрытый зарослями холм, она вела к грубому мосту через неглубокую ложбинку, на той стороне приближалась вплотную к холму и шла вдоль сорокафутового обрыва.

Едва впереди показался темный силуэт холма, в груди Глэнтона шевельнулось дурное предчувствие. Джошуа, промчавшись сквозь мескитовые заросли, точно волк-людоед, вполне мог взобраться на холм впереди. Именно там разумнее всего было бы устроить засаду. Затаившись в зарослях на краю обрыва, легко можно было швырнуть камнем в проезжающую по новой дороге машину…

Приняв решение, Глэнтон резко свернул на старую дорогу – не более чем две колеи, поросшие метелками дрока и колючей опунцией.

Машина запрыгала на колдобинах, и Джоан крепко ухватилась за плечо Глэнтона. Стоило им обогнуть склон и вновь выехать на ровную дорогу, сзади, с высоты раздался дьявольский вой – безумный первобытный рев обманутого хищника, увидевшего, что добыча ускользнула.

– Что это? – ахнула Джоан, еще крепче вцепившись в плечо Глэнтона.

– Просто рысь кричит там, в кустах на холме, – заверил ее Глэнтон, судорожно нажав ногой на педаль газа.

Двигатель взревел, машина рванулась вперед. Мысленно Глэнтон поклялся завтра же кинуть клич по соседям, собрать «посси[64]», выследить этого кровожадного зверя в человечьем облике и пристрелить, как бешеного койота.

Он представил себе, как безумец огромными прыжками несется за ними следом, роняя пену с оскаленных клыков на обнаженную волосатую грудь, и несказанно обрадовался, увидев впереди свет лампы в окне своей гостиной. Теплый огонек будто тянулся к ним сквозь ночную тьму и ненастье.

Глэнтон не стал загонять машину под навес, служивший ему гаражом. Вместо этого он подъехал как можно ближе к крыльцу и распахнул дверцу навстречу свету, хлынувшему из входных дверей, распахнутых его подручным, старым мексиканцем Хуаном Санчесом.

Раньше Глэнтон и не замечал скудости своего жилища. Он был так занят расширением хозяйства, что на домашний уют не оставалось ни сил, ни времени. Но теперь он обязательно устроит перед домом двор – с оградой, кустами роз и декоративными кактусами без шипов. Женщинам такое нравится…

– Санчес, это моя жена, – коротко сказал он. – Сеньора Джоан.

Старик-мексиканец скрыл изумление, склонившись в низком поклоне.

– Буэнас ночес, сеньора! Добро пожаловать в нашу асьенду, – с присущей его нации галантностью сказал он.

– Садись поближе к огоньку, Джоан, погрейся, – сказал Глэнтон, войдя в гостиную. – В дороге было холодно. Санчес, раздуй огонь да подбрось еще мескитовых полешек. А я позвоню Джону Брукмэну. Нужно сообщить ему кое-что…

Но, стоило ему подойти к аппарату, его колокольчик нескладно задребезжал. Глэнтон снял трубку, и в наушнике зазвучал голос Джона Брукмэна, ломкий от страха – и, более того, от физических мук.

– Эммет! Эммет Глэнтон! Скажи им – во имя милосердия, скажи им, что Джоан Цукор твоя жена! Скажи им, что я за нее больше не в ответе!

От изумления Глэнтон едва не утратил дар речи.

– Кому «им»?

Джоан, побледнев, вскочила на ноги. Исступленный крик в трубке достиг и ее ушей.

– Этим дьяволам! – застонал Джон Брукмэн на том конце линии. – Черным Братьям… А-а-а! Пощадите!!!

Голос его перерос в оглушительный вопль и резко оборвался. На миг на том конце провода стало тихо, затем в трубке раздался громкий, булькающий, невероятно отталкивающий хохот. Волосы Глэнтона встали дыбом. Он тут же понял: смеялся вовсе не Джон Брукмэн.

– Алло! – закричал он в трубку. – Джон! Джон Брукмэн!

Ответа не последовало. Раздался лишь негромкий щелчок – на том конце повесили трубку. Глэнтон похолодел. Сомнений не было: трубка повешена вовсе не рукой Джона Брукмэна.